Можно было ожидать, что великий подвижник Христов начнёт свою молитву прошением об удалении от себя какого-либо другого порока, а не праздности, потому что праздность, по обыкновенному понятию, не есть что-либо важное и опасное. Некоторые готовы почитать её даже за состояние завидное. Но человек Божий смотрит на вещи иначе: видит в праздности первого врага своему спасению, и потому первее всего молит Господа об освобождении от него.
Но что худого делает праздный человек, когда он ничего не делает? — То именно, что ничего не делает; ибо человеку всегда надобно делать что-либо. В самом деле, если Сын Божий о себе самом и Отце Своём говорит: Отец мой доселе делает, и Аз делаю (Ин. 5:17), то человеку ли предаться праздности? Деятельность — наше назначение, для сего именно даны нам бытие и жизнь, для сего снабжены мы силами и способностями. И как земная жизнь наша вообще недолговечна; а между тем, в продолжение её мы должны заслуживать целую вечность, блаженную или злополучную, то праздность, рассматриваемая с сей стороны, есть уже великое преступление против нас самих, ибо всякий праздно проведённый час ведёт за собой потерю не только для внешней жизни, но и для вечности. Неупотребление данных от Бога сил на дела благие уподобляет человека рабу, сокрывшему свой талант в землю, и уготовляет ему плачевную участь сего раба, то есть: И еже мнится имея, взято будет от него (Мф. 25:20).
Точно будет взято! — Кем? — И Правосудием Божиим — в своё время, — а теперь самою праздностию, ибо порок сей по самому свойству своему таков, что ослабляет, сокращает и наконец отъемлет у нас наши силы и способности. В самом деле, перестаньте, например, ходить и употреблять свои ноги. Если это неупотребление продлится долго, то вы потеряете наконец способность ходить, едва будете в состоянии встать и стоять на ногах. Так с телом, так и с душою. Всякая способность души, упражняемая, возрастает и усиливается; оставляемая в бездействии, слабеет и портится. Что, например, по природе живее и неумолкаемее нашей совести? Но не упражняемая, не хранимая, препятствуемая в её деятельности, и совесть слабеет, умолкает и засыпает — человек становится бессовестным. Тем скорее вянут и слабеют от неупотребления другие душевные способности: например, для человека, долго не молившегося, трудно поставить себя потом в молитвенное состояние и на несколько минут. Человек, не упражнявшийся в посте, не может пробыть без пищи и одного дня.
Но праздность опасна не одним тем, что лишает, но и тем, что приводит за собой. — Что же она приводит? — Порок и развращение.
Если бы душа наша была подобна бесчувственному инструменту, который, когда прекращают на нём игру, остаётся спокоен, то можно было бы без вреда оставлять её в бездействии. Но с душой, по её духовной природе, подобного бездействия быть не может; а происходит то же, что с полем, оставленным без возделания, — поле покрывается худыми травами, душа худыми мыслями и чувствами. Посему праздность справедливо можно назвать готовой и самородной почвой для всего худого и греховного. Никто так не обуревается множеством нечистых помыслов и желаний греховных, как человек праздный. Мысль его, не утверждённая ни на каком предмете, носится всюду и, подобно врану Ноеву, всегда останавливается на том, что манит чувственность. Воображение в таком случае обыкновенно рисует пред собой образы обольстительные, кои случалось когда-либо видеть. Память представляет случаи, когда страсти находили себе преступное удовлетворение. Ум плодит — то разные замыслы житейские, то сомнения о предметах священных. Сердце располагает к разным страстным движениям. Кроме сего, праздность имеет то зловредное свойство, что производит в человеке скуку, заставляющую искать развлечений и забав, кои у праздного обыкновенно состоят из того, что вредит душе, поелику обращаются около предметов самых чувственных, если не прямо богопротивных. И здесь-то корень и источник различных пристрастий к забавам, от коих страдают люди праздные, тем забавам, кои губят здоровье и честь, расстраивают состояние, делают самого значительного в обществе человека вовсе не тем, чем он мог и должен быть.
Не забудем, наконец, при оценке праздности и того, что для большей части людей порок сей влечёт за собой недостатки и бедность, а бедность заставляет обращаться к непозволительным средствам приобретения. И так как праздный человек, по привычке к неге, бывает обыкновенно наклоннее других к чувственности и удовольствиям, то искушение пользоваться незаконно трудами других чрез то самое для праздного ещё более увеличивается. Пересмотрите людей, заключённых в темницах, вникните в причину их преступлений и увидите, что большая часть их произошла в начале своём, так или иначе, именно от праздности.
Знали всё сие святые Божии человеки и ничего так не старались избегать, как праздности. Казалось, самая жизнь пустынная и созерцательная освобождала их от трудов, тем паче телесных. Ибо много ли у них оставалось и времени от молитв общественных и домашних? Зная опасность праздности, они брали с собой труд в самые пустыни, не разлучались с ним при совершении дел самых высоких. Например, кто это сидит у холма пустынного в Фиваиде, поёт псалмы и в то же время плетёт корзины? Это светило Египта, Антоний Великий. Корзины сии пойдут в Александрию и променяются на укрухи хлеба, коими столетний старец подкрепляет по временам немощь своей плоти. Кто это во мраке ночном, при свете лампады или луны, занимается деланием шатров и палаток? Это святой Павел. Днём проповедует Евангелие мудрым Еллинам, а ночь употребляет на скинотворство, дабы не быть никому в тягость скудным содержанием своим. Кто это в малой хижине Назаретской стучит млатом, действует пилой, трудится с утра до вечера над древоделием? Это святой Иосиф, воспитатель Господа Иисуса и хранитель его Матери. Труды рук его доставляют пропитание Святому семейству. Вообще у святых людей время разделено было между богомыслием и трудолюбием. Первым правилом их было питаться не от чужих, а от собственных трудов. Труда сего, при всей скудости их внешнего состояния, доставало им даже на то, чтобы помогать ближним, питать алчущих, одевать нагих и искупать пленных.
Но что же, спросят, делать тем, кои самим состоянием своим удалены от трудов, тем паче телесных? — Что делать? — Изобрести себе труд по своим силам и обстоятельствам. Ведь изобретаем же мы удовольствия; почему не изобрести и труда? И мало ли чистых и полезных предметов для занятия души и тела? Одно необозримое поприще благотворительности может представить каждому для сего всё, что нужно. Каков бы ни был труд, только б был безгрешен и занимал силы наши, — и цель будет достигнута. Ибо праздность уничтожается не одним телесным трудом, а и всяким.
Рассуждая таким образом о труде и праздности, мы имеем в виду, брат, состояние человека вообще, или паче состояние человека, не возрождённого ещё Благодатию Божией, не начавшего жить во Христе. Для человека же облагодатствованного непрестанная деятельность духовная есть уже святая необходимость, ибо он должен непрестанно восходить от силы в силу. Праздность в сем случае есть прекращение самого восхода; а прекращение восхода то же, что отступление назад. Ибо он, как испрашивается в молитве церковной, и среди сонного безмолвия просвещается зрением судеб Божиих.
Имея столь высокую цель бытия (ибо мы все предназначены к одному и тому же), да воззовёт, брат, и каждый из нас вместе со святым Ефремом: Господи и Владыко живота моего, дух праздности не даждь ми! Не даждь, да дни мои, кои так малы и кратки, преходят в суете мирской и бездействии. Не даждь, да таланты, мне вверенные, погребаются в земле забвения и лености. Не даждь, да по недостатку любви к трудам соделаюсь в тягость подобным себе и постыжу в себе образ Твой! Сотвори, да буду бодр на всякое дело благое, да непрестанно труждаюсь над возделыванием существа моего для вечности, и да всё, что ни делаю, делаю для славы Твоей, Господи, а не из угождения себе самому. Аминь.
