«Бога не видел никто никогда» (Ин., 1:18). И не может видеть.
Почему? Почему такой запрет? Но если есть жажда, если есть потребность души увидеть, удостовериться и, может быть, после этого доверчиво припасть, покориться и благоговейно присягнуть Ему на верность до конца жизни! Почему нельзя?! — размышлял в одно прекрасное январское утро Иван Васильевич Воликов по дороге на работу.
Весь декабрь стояла слякоть, то дождь, то мокрый снег. А тут вдруг подморозило, лёгкий снежок поскрипывает под ногами.
Не-ет, здесь кроется какая-то тайна! Какая-то накопленная человечеством сакральная неполнота познания Бога, этой таинственной Высшей Силы. Но до тех пор, пока он не откроет эту тайну для себя, пока она сама, как молния, не пронзит его сердце своею святою очевидностью, он остаётся подчёркнуто вне дискуссии.
Когда ставишь перед собой какую-то важную цель, которая становится целью всей твоей жизни, если стремишься к ней и, тем более, если эта цель благая, то всё достижимо. Иван Васильевич знал это по опыту. Это было его неизменное жизненное кредо.
Бог, если Он есть, должен так же открыться ему, рано или поздно, как открылся некогда Аврааму (Быт., 12:1–3), Гедеону (Суд., 6: 34–7:7) и праведному Иову (Иов, 45:2).
Тем не менее где-то в глубине души по-прежнему гнездилась смутная тревога, не покидавшая его в последнее время, и не было никакой возможности отрешиться от неё. Комок то появлялся в горле, то пропадал, просто хоть плачь. Однако плакать он разучился ещё в далёком детстве.
От метро можно было либо троллейбусом две остановки, либо бодрым спортивным шагом десять минут, пятнадцать от силы.
Ясными голубыми глазами Иван Васильевич изучающе пронизывал впереди себя морозное пространство.
Его на предприятии называли восходящей звездой отечественной науки. Шутка ли, в двадцать три года — кандидат физико-математических наук. Сейчас, в тридцать пять, — у него уже законченная докторская диссертация, на эту осень назначена защита, не говоря о золотой медали по окончании школы, красном дипломе Московского университета и трёх авторских свидетельствах на изобретения!
Ровно десять лет назад Иван Васильевич поступил сюда, на это крупное столичное предприятие, в отдел фундаментальных научных разработок, возглавляемый всемирно известным академиком Спиридоном Львовичем, «Стариком», как уважительно и любовно его уже в то время все называли на предприятии, разумеется, за глаза. Но, в силу того, что ничего нет в мире тайного, что не стало бы явным, Спиридон Львович знал об этом своём безобидном прозвище и снисходительно мирился с ним.
Будучи фанатиками от науки, оба учёных сразу сблизились. Спиридон Львович высоко оценил светлый ум своего нового подопечного, его целеустремлённость и, что весьма немаловажно для учёного-экспериментатора, умелые руки. И где он всему этому научился? Воистину, талантливый человек — во всём талантлив. Всё буквально оживало у Ивана Васильевича в руках. Кое-кто из прежних учеников Спиридона Львовича даже несколько приуныл, ощутив себя теперь как бы в тени этой новой звезды, восходящей на научном небосклоне.
Что же касается самого Спиридона Львовича, то он был просто счастлив. Несколько лет назад он отпраздновал со своей супругой Елизаветой Марковной золотую свадьбу, а поскольку собственными детьми они так и не обзавелись, то теперь, на старости лет, оба всей душой привязались к Ивану Васильевичу, которого в тайне, конечно, дома и только между собою ласково называли Ваней.
Нередко и в неофициальной домашней обстановке они встречались семьями, чаще всего, конечно, у Спиридона Львовича. В пятикомнатной академической квартире на проспекте Вернадского в такие дни случалось форменное вавилонское столпотворение. Трое детей Воликовых, погодки, старшему из которых исполнилось двенадцать, оккупировали три комнаты, оставив хозяевам неприкосновенными лишь спальню и кабинет Спиридона Львовича, куда оба учёных мужа тотчас малодушно запирались.
Для них наступали самые драгоценные (и долгожданные!) минуты, простиравшиеся таинственным образом на час-полтора (вот оно, налицо, вещественное подтверждение относительности времени и пространства!), пока Елизавета Марковна и Леночка, очаровательная супруга Воликова, их не потребуют, наконец, к вечернему чаю.
Многие аспекты, помимо, разумеется, чисто научных, затрагивать которые в домашней обстановке они, не сговариваясь, посчитали бы святотатством, волновали их: живопись, музыка, поэзия. Но этим всем они насытились, так сказать, на ранних ещё подступах взаимного сближения.
Теперь же предметом их буквального терзания друг друга была религия. И вот что удивительно: и Спиридон Львович, и Елизавета Марковна верили в Бога. Нет, они не были церковными людьми, в храме бывали от силы два раза в году, на Рождество и Пасху, но при этом считали себя глубоко верующими православными христианами. В гостиной у них висели две скромные, но в дорогих окладах, видимо, подарок, иконы Иисуса Христа и чудотворца Спиридона Тримифунтского.
А вот Иван Васильевич почти в самом начале их знакомства с каким-то, похоже, даже вызовом вдруг объявил себя атеистом. Надо ли описывать, как высоко взметнулись брови изумлённого Спиридона Львовича?
Но — и только.
Очень осторожно взаимно прощупывалась мировоззренческая почва для бесед. Кроме того, в любой дискуссии важно определиться в терминах. Естественно, Иван Васильевич был достаточно эрудирован, чтобы признавать наличие Высшей Небесной Силы в качестве Творца мира видимого и невидимого. Был знаком с книгами Ветхого и Нового Заветов. Проблема была в другом. Он жаждал — ни много, ни мало — увидеть Бога, непременно встретиться с Ним, соединиться и никогда не расставаться. Он был готов на что угодно ради этой Встречи. Пусть даже только встретиться — и умереть.
Спиридон Львович целовал широкий открытый лоб своего горячего юного визави, как он мысленно называл Ивана Васильевича, и неизменно при этом в полголоса приговаривал:
— Ничего, всё придёт в своё время. «Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным» (Лк., 8:17). Всё образуется!
«Что день грядущий мне готовит?..» — пропел мысленно Иван Васильевич, прибавив ходу.
Его давно собирались повысить по службе, чего греха таить. Ему и Спиридон Львович на это намекал не раз вполне прозрачно. Очевидно, сам уже чувствовал, что начинает сдавать. Заметно же это стало с лета, как похоронил супругу. И тут вдруг все на предприятии разом загалдели о возрасте Спиридона Львовича. Не пора ли на отдых? И почему-то все при этом считали своим долгом сочувственно заглянуть Ивану Васильевичу в глаза.
Но неожиданно инициатива пришла «сверху». Препятствовать ей было всё равно, что ладонями пытаться закрыть брешь в запруде. Потому-то Иван Васильевич и не стал возражать, когда прошлой осенью, сразу после отпуска, его пригласили на совет директоров и в лоб спросили: потянет ли он «в принципе» на эту должность? А что ещё оставалось? Не отнекиваться же! Им виднее. Лишь на вопрос, как, по его мнению, сможет ли «Старик» сам потянуть ещё несколько лет на своём месте, «только честно!»? — он промолчал…
Хорошо ли, что промолчал? И отчего сейчас так скверно было на душе?.. Ведь все вопросы, что задавались ему на том совете директоров, были не что иное, как пустая формальность! Наверняка всё у них там было давно решено. Или, что, и вправду кого-то интересовало его мнение об академике с мировым именем и что-то для них значило? Когда они и его-то самого воочию, Ивана Васильевича, видели впервые!
Поэтому он и Спиридону Львовичу ничего тогда не стал говорить. Чего зря расстраивать? Вообще скрыл про совет. Три месяца как ни в чём не бывало улыбались, здоровались.
В конце декабря вышел приказ о назначении Воликова Ивана Васильевича начальником отдела. «Старику» же как заслуженному Ветерану труда устроили торжественный приём. И проводили на пенсию.
Иван Васильевич подошёл к проходной и уже было полез в нагрудный карман за пропуском, как вдруг его стало мутить. Он замер. Несколько мгновений точно раздумывал, прислушивался. Затем, развернувшись, что есть духу помчался на проспект Вернадского, к Спиридону Львовичу…
Он не был здесь с прошлой осени. Сердце сжалось, когда поднялся на 11-й этаж. Дверь квартиры была открыта настежь. Какие-то люди ходили по комнатам. На него никто не обратил внимания. В гостиной на диване лежал Спиридон Львович с неприкрытым лицом. Под голову была подложена подушечка.
Иван Васильевич окинул вокруг взглядом, подошёл к дивану. Вгляделся в знакомые и в то же время какие-то новые черты. Глаза были закрыты. Брови сложились строгим треугольником, как будто Спиридон Львович силился что-то вспомнить.
Быстро, точно опасаясь, что его кто-то может опередить, Иван Васильевич отошёл к столу — и точно, записка: он ждал его!
«Ваня, Бог — это тайна. Но не отчаивайся. Ничего нет тайного. И “если пшеничное зерно, падши в землю…, умрет, то принесет много плода” (Ин., 12:24). И ты увидишь Бога».
Иван Васильевич ощутил, как тугой горячий комок, обжигая, прокатился во всю ширину груди, подступил к горлу. Он чуть не задохнулся. Слёзы брызнули из глаз. Он упал и, уткнувшись головой в пол, затрясся в беззвучном рыдании.
Настоятель храма протоиерей Борис Куликовский
