Православный пост — практически то же самое. Торможение. Или воздержание. От чего только — воздержание?
Мы редко задумываемся, зачем в церковном (православном!) году из 365 дней больше 200 — пост или строгий пост. Более половины прекрасной сознательной жизни, когда человек бодрствует и открыт для вкушения всех прелестей дарованной ему земной жизни, он вынужден пребывать в состоянии поста. Воздержания. От чего же должен воздерживаться ездок быстроходного автомобиля, когда и автомобиль пока еще на ходу и шоссе свободное? Или лакомка, окруженный соблазнительными яствами? Или жизнелюб, весельчак, любимец изысканного общества и счастливчик в прочих радостях земной жизни? Зачем же воздерживаться?!
Странным кажется на первый взгляд, но вся наша жизнь протекает как бы в двух измерениях: оставаясь всеми своими чувствами и ощущениями здесь, в земной жизни, мы параллельно душою своей пребываем уже в жизни вечной: «Царство Небесное внутри вас есть» (Лк. 17, 21).
Помочь человеку проникнуть туда духом, почувствовать на себе дыхание этой вечной жизни, и себя там осознанно ощутить — и есть задача церковного поста. Остановись, человек! Воздержись от гонки по шоссе земной жизни! Сойди, пройдись духом своим по параллельной дорожке жизни невидимой, вечной, ожидающей тебя уже воочию вон за тем или следующим поворотом. И пока еще есть некоторая дистанция времени, оправься, чтобы въехать в нее достойно, «непостыдно, мирно».
Так «въезжали» до тебя в эту жизнь святые мученики, преподобные и прочие угодники Божии.
Для этой-то подготовки Церковь, как мудрая, заботливая мать, и выделяет нам щедро лучшую часть времени, когда мы бодрым духом можем исполнить заповедь Христа: — «Бодрствуйте!» (Мк. 13,37).
* * *
Какая мать, глядя на падение своего младенца, даже если и предостерегала его, чтоб был осторожен, равнодушно скажет: — «Сам и виноват, что упал!»? Не подбежит ли, обмирая в душе, подхватить его на руки, поцеловать ушибленное место, себя же сокрушенно укоряя: «Не доглядела, не уберегла!»
Потому что любит!
Бог точно так же обмирает от каждого нашего греховного падения. Потому что не просто любит, но «до конца возлюбил» нас (Ин. 13,1)». Потому что любовь Бога к нам не только долготерпит и милосердствует (1Кор. 13,4), но и сострадает. Вот только отвечаем ли мы Богу взаимностью?
Мы зато любим размышлять над словами Спасителя: «Возлюби Господа Бога твоего» (Мф. 22,37) и «Кто поверит в Меня и примет Крещение, тот спасен будет, а кто не поверит — осужден будет» (Ср. Мк. 16,16).
И радуемся, потому что Бога мы любим, крещеные и верующие. Всё совпало! Значит, мы уже спасены?
В пользу того, чтоб согласиться, что спасены, торопится сказать одна часть нашей души. Самооправдательная. В пользу же того, что еще не совсем спасены (разумеется, и не осуждены, так как суд бывает только на сороковой день по исходе души из жизни земной — в жизнь вечную), говорит другая часть — наша совесть.
Ах, эта совесть! Просто ужас, какая это неприятная часть души. Она нас постоянно держит в напряжении, будто мы мало любим Бога и ближних наших, хотя мы уже сказали, что любим, любим!.. Она может даже вызвать уныние.
Гораздо приятнее нам первая часть. Да, мы понимаем, мы грешные и очень в этом уязвимы. Поэтому мы стараемся как можно чаще, к месту или не к месту, сами укорять себя, говоря: «Я грешен!»
Однако, подходя на исповедь, мы уже несколько оборонительно представляем себя так: «Грешный раб Божий имярек», испытывая при этом чувство, похожее на удовлетворение, потому что, как нам кажется, с ходу одержали маленькую победу. В самом деле: во-первых, «раб Божий»! Какое славное словосочетание! Вроде бы и «раб», слово в высшей степени самоуничижительное, и в то же время — «Божий!», то есть принадлежащий Богу и подотчетен только Ему, Хозяину. А у какого хозяина повернется язык сказать что-нибудь очень строгое и осудительное рабу своему, сокрушенно-скорбно склонившему пред ним свою выю? Вот и получается в итоге вместо самоукорения — самопохвала! То есть сами себя и похвалили, и превознесли.
А что, собственно, сказали о себе? Который из стоящих рядом с нами в храме не раб Божий? Их здесь просто нет. Здесь собрались именно рабы Божии, и только они. Это вне храма, скажем, на вокзале или на базаре, если кто-то вдруг возопит о помощи: «Раб Божий есть тут?! Помогите!» — хорошо будет откликнуться: «Да, да, вот он я, раб Божий! Спешу помочь!».
Во-вторых, «грешный». Похвально, что пришел человек на исповедь и говорит о себе: «Грешный». Да только: «В чем грешный?» — «А во всём!» — «Что, и грабил, и убивал?» — «Что вы!» — испуганно машет руками человек, мол, чур, чур меня! — «Ну, так в чем же тогда грешен?»
Переминается человек с ноги на ногу. В лучшем случае выудишь из него расхожее: «Делом, словом и помышлением». И досадливо-недоуменный взгляд: что еще-то хотят от него?
Оказывается, этот человек, идя на исповедь, проделал по дороге сложнейшую работу: он просеял через сито рассуждений, что называть из своих грехов, о чем пока промолчать. Из того же, что он считает, можно было бы исповедать, он исключает грехи то ли «невинные», то ли заслуживающие безусловного снисхождения, извинения, прощения — словно и не о грехах вовсе речь идет, а скорее об особенностях его характера и внешних, не зависящих от него причин. В итоге грех оказывается в стороне, а на обсуждение (вернее, осуждение!) выносятся и обстоятельства, и ближние, подтолкнувшие человека ко греху, и даже Сам Господь Бог за то, что дал ему, человеку, не очень хорошую, греховную жизнь.
Итак, человек, идя на исповедь, переживает в душе настоящее сражение. Раб Божий подлинный, его совесть (если она еще жива), борется со своим одноименным противником, о котором Господь прямо говорит: «Не всякий, говорящий Мне „Господи, Господи!“, войдет в Царство Небесное» (Мф. 7,21). Противник этот — его самооправдание.
Оправдывающий себя человек не нуждается в Божием оправдании. Всё, что мы простим сами себе в земной жизни, вынесется потом на скрижалях диавола, когда он на Страшном суде выведет своих бесов, и те будут радостно стучать копытами, зачитывая то, что мы здесь себе сами самооправдательно простили.
Ну, и насчет любви к Богу, самому себе и ближним.
Да, Господь сказал: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22,39).
И опять у нас недоумение: как это возлюбить ближнего, как себя, и как при этом, чтобы остаться достойным Творца, отказаться от ближних, которых Господь даже перечислил: и от сына, и дочери, матери, отца, и жилища своего (Мф. 10,37).
Но Господь ведь поставил нам меру: ради Меня откажись. Петр смутился: «Что же нас ждет? Кто может это выполнить?» Просто так, по-человечески изумился, потому что умом это действительно не понять. И Господь пояснил: «Поймите, Я сотворил и мир, и вас в этом мире, и ваших ближних. Потому что Я — Творец. Всё это пройдет, преобразится и войдет в свою истинную меру и славу. Всё, что сейчас вы видите, что имеете, что любите — это всё временное, зыбкое, скоропроходящее. Ученическое. Вы здесь только учитесь любить. Меня. Поэтому ясно говорю: перед вами стою Я, Творец, и стоят ближние ваши, то есть то, что Я сотворил, что вы полюбили, любите и должны были любить, как самого себя. Но теперь надо делать выбор. Выбор — за вами. Я — или то, что Я сотворил, тварь Моя. Выбирайте!»
И мы делаем окончательный выбор, не шуточный. С кем мы? Выбирая тварь, мы с ней и останемся: «Вы будете недостойны Меня» (Ср. Мф. 10,37). Ведь весь мир преобразится, и мы преобразимся. Наша преображенная душа предстанет перед Творцом и затрепещет, когда Бог одним взглядом прочтет, чем мы пренебрегли в земной жизни: тварью ради Творца или Самим Творцом — ради твари.
Выбирая же Творца, мы приобретаем (сохраняем!) всё, что любили в этом мире, но уже преображенным, то есть истинным, вечным.
А это ведь и есть, по сути, самая сокровенная мечта человека: овладеть тем, кого некогда возлюбил всем сердцем, всею крепостью своею, всею душою, — и навсегда, навечно соединиться с ним.
Настоятель храма, протоиерей Борис КУЛИКОВСКИЙ
