Вспоминая Дахау, папа плакал…

— Отца, Андрея Петровича Морозова, я очень любила и уважала: он был человеком слова, и если что-то обещал, можно было не сомневаться — так и сделает, — делится воспоминаниями прихожанка нашего храма Мария Андреевна. — Папа очень трепетно относился к маме, всегда к ней прислушивался. У отца были золотые руки, и очень многое в доме он мастерил сам. Бог наградил его многими талантами, и не только умением создавать красивые и удобные вещи, но и даром слова. Честность его была кристальной: возвращаясь домой из покорённой Германии, он гвоздя чужого с собой не захватил. А дорога к Победе была для него ох какой непростой!
Родился папа в 1902 году под Москвой, в селе Троице-Лыково (сейчас это территория столицы). Он был третьим в крестьянской семье, где воспитывалось 8 детей. Окончил 4 класса церковно-приходской школы. Его отец, мой дедушка Пётр Алексеевич, кроме крестьянского труда, промышлял плетением корзин, лаптей и других изделий; он успел посвятить сына в секреты своего ремесла, прежде чем умереть в молодом ещё возрасте. Бабушка Елена Александровна, глубоко верующая женщина, осталась одна с кучей детей на руках, и старшим стало совсем не до учёбы…

После революции отец освоил профессию спасателя на воде, работал в системе ОСВОДа на Москве-реке и даже получил медаль за спасение утопающих. В свободное время он писал стихи и прозу, даже, кажется, состоял в Союзе писателей. Короткие папины рассказы печатали столичные журналы, хотя, конечно, не обходилось без редакторских правок. А вот когда он приносил в редакции более масштабные произведения, «старшие товарищи» мягко советовали «сначала подучиться» и предлагали поступить в Литинститут на вечернее, но обстоятельства так и не позволили.

В 1935 году, будучи уже зрелым мужчиной, встретил мою маму, которая была младше на 10 лет. Повстречались они во время папиного дежурства: маму он увидел на пляже близ деревни Татарово, куда она пришла с семейством, в котором работала няней. У мамы, Анны Прокопьевны, уже была за плечами печальная история. Родилась она на Украине, в зажиточной дружной семье, имевшей лошадь, корову и прочий скот. Благодаря трудолюбию они не разорились, даже когда умер глава семейства. Но потом началась коллективизация; бабушка Анастасия, очень верующая, заявила, что колхозы — порождение антихриста, и вступать туда наотрез отказалась. Тогда всё хозяйство и дом отобрали, а семью с малыми детьми выгнали на улицу. Мама как старшая отправилась в Москву на заработки, чтобы помочь семье.

У папы с мамой, видно, случилась любовь с первого взгляда; в том же 35-м они поженились. Отец привёл молодую жену в родительский дом, где жили бабушка и братья со своими семьями. На долгие годы их пристанищем стала крохотная комнатка, в которой зимой дули страшные сквозняки. Первенец их от этого и умер; второй, мой старший брат Борис, родившийся в 1938‑м, оказался выносливей и выжил. Я в детстве тоже не раз болела воспалением лёгких. После войны у родителей родились ещё трое сыновей, и все умерли от воспалений лёгких в младенчестве.

С началом войны отец добровольцем ушёл на фронт. Как раз перед этим оказалось, что мама беременна мной. Никакой связи с ним за всю войну не было, и он понятия не имел о моём существовании. Сначала маме платили какую-то пенсию, но быстро перестали: уже в октябре 1941-го, под Ржевом, отец попал в плен вместе с остатками своего полка. Когда их окружили в болоте, отец, служивший срочную в Манч­журии и вообще опытный человек, предлагал молодому командиру, оказавшемуся в той группировке главным, какой-то план, как выйти из окружения. Он предполагал, что часть окружённых погибнет, но часть сможет прорваться к своим. Командир плана не принял, и бо´льшую часть полка немцы «положили» шквальным огнём из пулемётов, оставшихся взяли в плен. Отец рассказывал, что убитых было так много, что пришлось проходить буквально по трупам. Пленными забили вагоны, как бочки селёдками. Ехали трое суток стоя, без пищи и воды, в Германию. Ослабевшие падали, и их затаптывали.

Отец попал в концлагерь Дахау. Про лагерь он не мог рассказывать, сразу начинал плакать. Избивали узников, а то и убивали за каждый проступок. Голод был страшный; отец заболел водянкой, весь опух. Больных отправляли в печи, но один полицай посоветовал папе: «Немцам на глаза пока не попадайся, а свою баланду меняй на сухой хлеб, ешь только сухари, а воду не пей!» Водянка прошла, но тело высохло. Возможно, надзиратель пожалел отца потому, что тот был хорошим мастером. Заключённые ведь только ночевали в бараках. Днём они работали на фермах, а потом на производстве — плели корзины, мебель, абажуры и прочее. Вот когда пригодилось ремесло, освоенное в детстве! Отец четырежды пытался бежать, его ловили, наказывали. Удивительно, что такого строптивца не отправили в крематорий! А ещё удивительней, что из концлагеря ему удалось отправить письмо. Однажды приехал к ним какой-то фашистский «туз» и объявил: «Украина теперь навечно принадлежит Германии! У кого там есть родственники, можете написать им!» А у нас там осталась бабушка, мама моей матери. Отец не решился признаться, что пишет тёще, боясь, что такое письмо не пропустят. Он сказал, что на Украине у него мать. И вот бабушка получила такое письмо: «Здравствуйте, мама! Пишет вам ваш сын Андрей. Сообщаю, что я жив, нахожусь в Германии и всем доволен!» Бабушка всё поняла правильно, пошла к коменданту своей местности и написала прошение, чтобы «сына» отпустили к ней под её ответственность. Но ей отказали. А когда советские войска освободили Украину, она приехала к маме и привезла это письмо. Оно долго хранилось в семье, потом затерялось.

Бежать отцу удалось только весной 1944 года, когда немцы подрастеряли свою привычку к железному «орднунгу» и уже не так внимательно следили за пленными. Папа пробрался к своим; было много унизительных допросов, но в конце концов ему разрешили встать в строй. В июне 1944 года он уже освобождал Белоруссию: Барановичи, Бобруйск. Был награждён Орденом Отечественной войны 2-й степени. Победу встретил в Германии. Вот тогда-то, в 1945-м, и пришла от него первая весть: «19-6-45. Добрый день. Здравствуй, Нюра, и все родные! Извещаю, что я жив, и шлю вам сердечный привет. Пишет вам ваш муж Андрей, которого вы, наверное, считаете погибшим. Нюра, кланяйся моей матери, Елене Александровне, моим братьям, сёстрам и племянникам. В нас­тоящий момент я болен, но не серьёзно. О долгой нашей разлуке всего в письме не опишешь и не перескажешь. О твоих и моих лишениях за время войны наговоримся, когда встретимся. Моему сыну Борису я посылаю воздушный поцелуй и желаю доброго здоровья, а также всем желаю счастливой жизни и поздравляю с победой над врагом. Нюра, я посылаю это письмо с лейтенантом Юсуповым и прошу принять его и угостить, как самого дорогого гостя. Когда я пишу это письмо, он является лучшим моим товарищем при болезни. Дружба разгоняет тоску, облегчает одиночество. Адрес я не пишу, потому что скоро должен уезжать отсюда. На этом я заканчиваю, с приветом».

Отец вернулся в августе 1945-го, и пошла мирная жизнь. Долго мы ещё в той комнате жили. Мама трудилась в колхозе за «палочки», отцу пришлось устроиться на ночную работу, а днём плести корзины, мебель. Ему опять предлагали пойти учиться литературе, но он так и не решился. Все довоенные рукописи, целый сундук, мама по его приказу сожгла, когда немцы подошли к Москве. Он, и когда вернулся, поначалу писал много — наверное, правду о войне, как он её видел. В 1946-47-м его несколько раз вызывали на допросы на Петровку, всё пытались уличить в какой-то лжи и сокрытом предательстве. После одного из допросов он и все свои послевоенные рукописи сжёг. Так и не осталось нам ни странички от его творчества.

Когда я была в 8-м классе, мы наконец достроили собственный дом. Жили очень скромно, но папа был счастлив в собственном доме: вставал с петухами и очень много работал, но это ему было в радость. Только продолжалось счастье сравнительно недолго: в 1978 году всю нашу улицу сломали — Москва расширялась. Папа просил позволить ему перевезти дом за Кольцевую, но не разрешили. Папы не стало в 1998 году. А в 2009 году — мы похоронили маму. Для меня их образы останутся самыми светлыми и чис­тыми. Если и были у них какие-то грехи, они искупили их своими страданиями, которых выпало на их долю с таким избытком.

Записала Светлана Попова