Листочки на память

Кусочек рафинада с махоркой

Из военных лет. Лето, 1942 год. Мне три года, как и моим друзьям: девчонкам и мальчишкам. Большой шумной ватагой, наперегонки, с криками: «Бойцы идут, бежим скорее смот­реть», — устремляемся по горке на большак. Большак — это грунтовая просёлочная дорога. На обочине дороги собираются и взрослые жители нашей деревни Круглянка, и дети. Мы с Володькой, соседским мальчиком, пробираясь сквозь образовавшуюся толпу наших бабушек, оказываемся впереди всех. Он толкает меня, чтоб не лезла вперёд него. Но мне-то ведь хотелось всё получше увидеть, я была маленькая. От увиденного мы просто обомлели, особенно Володька Полюхин. Нескончаемым строем шли бойцы. На головах — пилотки, все в гимнастёрках, широких до колен брюках (галифе), пыльных сапогах, а через плечо — что-то круглое (потом мы узнали, что это были скатанные шинели). Ещё на ремне висели за спиной какие-то мешки (солдатские вещмешки).

Валентина (в центре) с сестрёнками, 1942 год

Мы с огромным любопытством смотрели на них, мало что понимая. Взрослые почему-то плакали и, перекрестив их, махали им ладонями. Ну а мы, ребятня, не понимали, почему плакали они, но ручками тоже махали. Конечно, нам не понятно всё это было, но все вокруг говорили, что это наши бойцы идут воевать с немцами. Много поз­же стало понятно, что это были вновь сформированные воинские части, и отправлялись на Воронежский плацдарм. Это было очень трагическое для Воронежа время. Более чем наполовину он был оккупирован и разбит фашистами. Там шли кровопролитные бои. И спустя четырнадцать лет, когда я стала студенткой Воронежского госуниверситета, результаты двухсотдневной оккупации были ох, как видны.

Но возвращаюсь в сорок второй, на наш большак в Круглянку. Описать, какие были лица наших героев-бойцов, не могу. Помню пилотки, гимнастёрки, скатанные шинели, и почему-то лица у них блестели. Ну, конечно же, было лето, жарко, лица их были потные. И вдруг один из них быстро выбегает из строя, подбегает прямо ко мне, быстро достаёт что-то из кармана и суёт мне в ладошки. И также быстро убегает на своё мес­то в строю. Крепко зажав что-то твёрдое в кулачках, я была вне себя от любопытства, что за камешки у меня в руках. Конечно, я не сказала спасибо, не успела, да если бы и успела, не сказала бы. Не учили нас в то время этикету, ведь мы — дети войны, росли как сорняки. Крепко зажав что-то твёрдое в руках, боясь потерять, я нашла мою бабушку, разжимаю ладошки, показываю два белых камешка. На них остались какие-то соринки. Помню, как бабушка погладила меня по голове и сказала, что это сахарок, и его можно пососать. А соринки, прилипшие к нему — это табак, который солдаты курят — махорка. Помню, как я рассасывала тот сахарок. Это был первое в моей жизни ощущение чего-то сладкого — сладкого.

С тех пор минуло семьдесят пять лет… Я кладу земной поклон тебе, незнакомый солдат. Ничего о тебе не узнаю, ты ведь шёл в страшный Воронежский котёл. Может быть, Господь тебя сберёг для мирной жизни? И ты вернулся домой живым, растил свою доченьку, такую же, как я? Я была бы бесконечно счастлива такому жизненному раскладу в твоей судьбе, солдат. Но статистика упряма: четыреста тысяч погибших на тех Воронежских полях. Уцелеть пехотинцу было практически невозможно. Пока я жива, я помню о тебе, солдат. Молю Господа о даровании тебе Царствия Небесного.

«На позицию девушка…»

Ещё листочек из тех далёких военных лет. 1942–43-й годы. У меня появился друг Вовка, мой ровесник. В нашу избу поселили семью эвакуированных из прифронтового села Отскочное: тётю Настю, её сестру и мальчика Вову. В каж­дом доме нашего села расселили семьи эвакуи­рованных жителей этого села. Нам пришлось потесниться, ведь деревенская изба, как правило, это одна комната с русской печью, которая занимала почти треть её, и сенцы. Но никто не роптал. Моя мама и Вовкина с тётей днём были на работе в колхозе. А ещё их отправляли в прифронтовую линию копать окопы и противотанковые рвы. Мы же с Вовой оставались на попечении моей бабушки Афанасии. Никаких игрушек у нас не было, но нам хватало друг друга. Очень подружились мы с Вовкой. Холодная зима, за окном были сугробы, окошки запушены причудливыми узорами, как это бывает в деревенских избах зимой. Нам очень захотелось выскочить, посмотреть, как там на улице. Ни тёп­лой одёжки, ни обуви у нас с ним не было. Не помню, кто из нас был придумщиком. Но когда мы оказались в избе одни, тихо сползли с кровати, где проводили почти всё время, потому что на полу было холодно, приоткрыли избяную дверь, пробрались через сенцы и, с трудом открыв наружную дверь, прямо босиком в сугроб! Помню, как завизжали от ощущения чего-то обжигаю­щего наши голые ноги. Дух у нас перехватило. Восторг! Остального не помню. Видимо, спасли нас от неминуемого воспаления лёгких Господь и мой Ангел Хранитель — моя бабушка Афанасия. Больше таких проказ мы не позволяли себе. Наказывать нас иначе, кроме как строго пощунять (щунять — ругать), бабушка не могла. Мы ведь были детки-трёхлетки, а бабушка такая была добрая.

Так Вовка стал моим лучшим другом, первым в жизни. Мы очень привязались друг к другу. Бабушка давала нам какие-то тряпочки, и он помогал мне делать куколок. Потом мы садились на край кровати и, свесив ноги и сильно болтая ими, громко орали, стараясь перекричать друг друга: «На позицию девушка провожала бойца, тёмной ночью простилася…». Откуда эта военная песня попала нам на язык? Видимо, мамы наши пели её, и слова влетели в наши детские уши.

Но зима подходила к концу. Немцев отогнали от Воронежа. Эвакуированным надо было возвращаться в своё прифронтовое село. Пришло время и нам с Вовкой, ставшим самым близким мне другом, расставаться. С утра начали собирать их небогатые пожитки, Вовку во что-то одевать. Наконец, подъехала подвода. Сначала появилась какая-то тревога, а когда его усадили в телегу, мы с ним отчаянно заплакали. Это такая была обоюдная потеря…. Мне долго не хватало его, моего первого верного друга.

Не знаю, как сложилась твоя жизнь, Вовка. Но прошло семьдесят пять лет, а в памяти сохранились те далёкие наши с тобой сороковые. Много раз память возвращала меня к тому времени. Хотелось бы узнать: как ты, где ты, как устроил свою жизнь, мой друг. Надеюсь, Господь всё управил, и ты не посрамил наше поколение детей той проклятой войны.

Преобразование природы

Шёл 1951 год. Я училась в пятом классе Вербиловской семилетней школы, в пяти километ­рах от дома. В нашей деревне Круглянка была только начальная школа (четыре класса), а в соседнем селе Вербилово — семилетка. И, окончив начальную школу, мы, дети из Круг­лянки, многолюдным потоком слились с ещё более многолюдным потоком вербиловских ребят, и стали все учащимися Вербиловской семилетки. С пятого класса началось предметное обучение. Стало очень интересно. Появились новые предметы: география, ботаника, алгеб­ра, история, родная литература. И по каждому предмету отдельные учителя. Каждый из них был личностью. Географию преподавал Василий Яковлевич, бывший танкист, горевший в танке, инвалид без обеих ног, а вместо рук — две культи. Каким-то образом он зажимал указку в культе и вводил нас в удивительный мир географии. Внимали, не шелохнувшись. Замечательная была учительница ботаники Мария Фёдоровна. Всё, что заложила она в нас теоретически и прак­тически, осталось на всю жизнь. Тогда мы усвоили навсегда, что такое структурированная почва.

Была весна 1952 года. Мария Фёдоровна как-то вместо урока стала рассказывать о сталинском плане преобразования природы, о суховеях, об эрозии почвы, о необходимости насаж­дения в полях лесополос. И в один из весенних дней всех учащихся 5–7-х классов отправили в поле на посадку саженцев. Поля, как правило, простирались километрах в десяти-пятнадцати от села. Нас на полуторке по очереди отправили туда. Наконец нас всех собрали, построили большим кругом. Возглавлял это мероприятие директор школы Дмитрий Афанасьевич Горюнов. В школе он был довольно угрюмым, строгого вида, в сильных очках, обычно его побаивались. А в поле мы вдруг увидели его совсем другим, каким-то оживлённым, даже с улыбкой. Берёт из ящика с подводы маленький росточек дуба, поднимает его вверх, чтобы все видели, и произносит речь. Дословно не помню, но смысл таков, что пройдёт много лет, и на мес­те, куда вы его посадите, вырастет роща. И будет много рощ, и природа преобразится, — это и есть великий план преобразования природы.

Мария Фёдоровна рассказала нам, как правильно и бережно надо сажать эти малюсенькие саженцы. И мы с большой ответственностью и гордостью всё выполнили. Так вот мы, школьники пятидесятых послевоенных лет, оказались причастными к этому богоугодному делу. Шли годы, мы взрослели, а вместе с нами на тех мес­тах подрастали и наши саженцы, становясь сначала скромными, потом посолиднее, и, наконец, ставшими настоящими рощами, как обещал нам тогда Дмитрий Афанасьевич. На радость местному населению в этих рощах появились грибы, я сама, бывая в отпуске, собирала рыжики, много рыжиков. Конечно, молодое поколение жителей, наверное, не знает, откуда появились эти красивые рощи. Может, и не надо по этому поводу нам расстраиваться. Главное, это живёт и, надеюсь, останется жить долго. А мы, оставшиеся пока в живых, испытываем большое удовлетворение: мы причастны непосредственно к этому благому делу. Когда проезжаю по дорогам моего родного черноземья, я приветствую эти красивые рощи, шлю привет им из нашего далёка от всех моих сверстников, из коих многих уже и нет в живых. И словами нашего великого поэта скажу, немного переиначив: «Здравствуй, племя, не младое, но знакомое!»

Десятилетка в храме

Заканчивать десятилетку нам, круглянским, да и вербиловским школьникам, пришлось уже в другой, Малининской, школе. Это по другую сторону от нашей деревни Круглянка, и тоже в пяти километрах. А для вербиловских ребят в десяти километрах. Детей, родившихся в до­военные годы, было много. И поставлена была задача дать всем среднее образование. Ближайшие средние школы были в райцентрах, примерно в тридцати километрах. Строить новую не было возмож­ности: средств не было. Первые послевоенные годы, страна восстанавливалась после страшной разрухи. И власти находят выход.

В селе Малинино стоял старинный деревянный храм, скорее всего не действующий, но не разрушенный, как многие другие. Было принято решение открыть школу, перестроив его. Протестовали ли жители, не знаю. Думаю, скорее нет — жизнь была тяжёлая. Другого варианта обучить детей, дать им среднее образование, по-видимому, не нашлось. Это происходило в соседнем селе, поэтому мы не были прямыми свидетелями процесса разрушения храма: растас­кивания икон, церковной утвари, сбрасывания купола, разорения колокольни. Известно, что из досок икон некоторые жители делали столешницы в избах. Думаю, что это были неверующие люди. Прости им, Господи.

Вот так Малининская средняя школа была в 1953 году открыта — школа в храме.

Был сформирован педагогический коллектив, а, главное, сюда пришли обучаться школьники семи соседних сёл и одного хутора, располагавшихся в пяти — десяти километрах по округе. Транспорта, естественно, никакого не было, в школу ходили пешком просёлочными тропами. Внутреннее пространство храма разделили на комнаты — классы, отопление — печное, на уроках сидели в верхней одежде, туалет на улице. В сёлах тогда электричества не было, и классы были переполнены. Чтобы для обу­чения использовать светлое время дня, учились в одну смену.

Обучение началось с восьмого класса. Первый набор состоял из шести восьмых классов, примерно, по сорок учеников в каждом. Это было огромным духоподъёмным событием в нашей округе. Отдаю должное всем и педагогам, и учащимся. С каким энтузиазмом, жаждой учиться, огромным интересом приступили мы к нашей работе: преподаванию и обучению! Полуголодные, полураздетые ежедневно шли в школу по 5–10 километров и столько же домой, шесть дней в неделю. Ели два раза в день. Утром зав­тракали дома. Из школы возвращались уже к ужину. Но никто тогда об этом не задумывался и не роптал. Мы были горды, ведь мы учились в средней школе! Сказать, что мы проявляли особую ответственность в учёбе, было бы высоким стилем. Но интерес к учёбе был действительно велик. И в этом огромная заслуга наших педагогов: Анны Павловны — директора школы, Антона Ивановича, Петра Сергеевича, Екатерины Кузьминичны, Агриппины Григорьевны, Алексея Ивановича, Анны Логвиновны и всех-всех. Каждый из них вложил в нас с усердием всё, что имел, а имели они много, каждый по своему предмету. От Бога они были.

И теперь я с уверенностью говорю: мы все не посрамили наше поколение детей войны. Взращённые нашими родителями, измождёнными войной, ранами, непосильным трудом, а очень многие — сироты солдатские, мы подхватили их эстафету, достойно пронесли её через десятилетия. Все успехи (провалы тоже) в строительстве послевоенной жизни — это всё мы, дети войны. Есть чем гордиться, и за ошибки стыдно бывает. Но мы честно жили, бескорыстно, очень много, порой до изнеможения, работали.

Вот так, на одном листочке, уместилась история моей школы в храме. Там смешались и грех безбожия, и богоугодное дело. Учёба проходила под кровом намоленного старинного храма, в сени крилу Твоея, Господи, мы взрастали и духовно. Ты всё управил, Слава Тебе, Боже.

P. S. В лихих девяностых к власти пришли новые люди — демократы. Им показалось, что школы теперь не нужны, и школа в храме сгорела дотла. Она была деревянная. Кто более безбожен, трудно определить теперь. Школу никто не восстановил. И храм тоже. Пока… Господи, помилуй нас всех по велицей милости Твоей….

1956–1961

Вот и первый выпуск нашей Малининской средней школы. Мы стали взрослыми, нам выдали паспорта, которые давали право продолжать учёбу далее. У меня аттестат с отличием, золотая медаль (кстати, первая в районе, безусловная заслуга моих школьных педагогов). Моя любовь к математике не оставила другого выбора, кроме математико-механического факультета Воронежского госуниверситета. Так я стала студенткой. Началась новая жизнь с новыми трудностями, совершенно не сравнимыми со школьными. Началась самостоятельная жизнь. Прежде всего, нищая. Кроме стипендии в 22 рубля средств не было. Но почти все мы, первокурсники, были практически в одинаковом положении «военных детей». В общежитии нашёлся логичный выход: объединиться в «коммуну» и питаться сообща. Рацион состоял в основном из картошки с квашеной капустой, заправленной растительным маслом и луком. Но нам ведь не привыкать, дома-то ведь тоже не было сытной жизни у нас — детей войны. Приходилось делиться друг с другом и нашей, более чем скромной, одеждой, по очереди одеваясь в джемперочки, юбочки на танцы по выходным дням.

Воронежский государственный университет, 1 курс, 1956 год (Валентина первая справа)

И здесь опять хочется отдать должное нашим преподавателям (как и школьным педагогам). От лекции к лекции мы постигали высшую математику. Удивительные профессора и доценты загружали наши головы миром матанализа, дифуров, высшей алгебры, дифгеометрии, теории вероятностей, ТФКП, ТФДП и многого другого из мира высшей математики. Было нелегко. Но учебные труднос­ти компенсировались бурным духовным ростом. Много читали, проходили бурные диспуты между лириками и физиками, иногда продолжавшиеся по двое суток. А какие вечера поэзии проводили студенты — филологи! Но учёба, конечно, занимала практически всё наше время.

ВГСУ, выпуск 1961 года (Валентина — в нижнем ряду вторая справа)

Памятным остался запуск первого искусственного спутника земли (ИСЗ) 4 октября 1957 года. Для нас это был второй курс, ничего из теории полёта мы знать тогда не могли. Но сам факт этого события заставлял задумываться, как это всё осуществляется. К тому же нас привлекали к механическому слежению за ИСЗ под руководством аспирантов, правда, данных мы не получали. Видимо, целеуказания были не точны. Но или случайно, или по какому-то промыслу свыше, но через четыре года я оказалась на работе в Центре управления полётами космических аппаратов.

Это — потом, а пока череда семестр-сессия-семестр…. И так пять студенческих лет. Итог — государственные экзамены, дипломный проект. Это время совпало с началом развития вычислительной техники. Появились сначала аналоговые, а вскоре и цифровые электронные машины. Мы одни из первых начали осваивать это совершенно новое направление. И дипломные проекты мы делали, программируя алгоритмы задач, используя уже ЭВМ «УРАЛ».

И, конечно, памятное 12 апреля 1961 года. У нас активное время подготовки и сдачи госэкзаменов, интенсивная работа над дипломным проектом. Но такое событие не оставило нас в читальном зале. Мы устремились на проспект и ликовали, ликовали!

Вот и финал — экзамены успешно выдержаны, дипломный проект защищён, мы стали дип­ломированными инженерами. Прощай, родной университет! Впереди длинный-длинный трудовой путь программистки…

Американцы на Луне

Последующий мой жизненный путь связан с городом Калиниградом — Королёвым, куда я прибыла в июле 1961 года по распределению на работу в п/я 989. Потребовалось бы очень много листочков, но это другая история. Помещу один из них. 1969 год, июль. Михаил Александрович Казанский, начальник командного вычислительного центра (КВЦ), собирает группу ведущих специалистов центра: баллистиков, телеметристов, электронщиков, радиосвязистов, и объявляет о предстоящей командировке в Симферополь, точнее, в смежный вычислительный центр, управляемый военными. Он располагался неподалёку от Симферополя. Цель была такова. Период 60-69 годов был очень интенсивным в части освоения космоса. Внедрялись новые алгоритмы решения задач полёта космических аппаратов (КА), огромными темпами совершенствовалась вычислительная техника, языки программирования, средства связи. Большой коллектив сотрудников вычислительного центра был перегружен, работали круглосуточно. Руководство искало выход и предложило частично разгрузить центр, передав эксплуатацию некоторых, надёжно уже отработанных программ, военным в южный вычислительный центр (ВЦ) под Симферополем. Об этом и объявил нам Михаил Александрович.

И вот мы коллективом из десятка инженеров КВЦ поездом отправились в Симферополь, и далее до Евпатории, где был тоже ВЦ и измерительный пункт. Возглавлял группу командированных Михаил Александрович. Устроившись в гостинице, едем на другую площадку под Симферополь. С собой у нас были баулы с комплектами программ на перфокартах для ЭВМ М220. Совместно с военными инженерами за несколько дней успешно внедряем наши программы, оказав им помощь в освоении, проведя достаточно реальных расчётов. Можно было уезжать в Подлипки. Конечно, мы с удовольствием использовали свободный день для поездки на южный берег Крыма в Алушту на море. Это была небольшая компенсация за кропотливую работу.

ЦУП, 1969 г.

Наконец, срок командировки заканчивается, мы, к сожалению, собираемся уезжать. И тут Михаил Александрович находит меня и, как бы теперь выразились, словами героя известного фильма говорит: «А Вас прошу остаться». Срок командировки, продлевается: несколько сотрудников (баллистиков, радиосвязистов, телеметристов) оставили для выполнения какой-то важной задачи. Работа была засекречена, сказали, что надо провести некоторые важные расчёты. Я возглавляла группу расчёта целеуказаний для командно-измерительного комплекса. Были специалисты по определению параметров орбит КА, прогнозированию. Позже цель нашей работы прояснилась. Время нашей командировки совпало с запуском американской миссии АПОЛЛОН — 11 (16–24 июля 1969 г.) с посадкой на Луну, и у наших теоретиков и практиков возникла дерзкая идея попытаться нашими радиосредствами отследить этот процесс, получить реальные данные. Никакого обмена баллистическими данными у нас с американцами, естественно, не было. Были привлечены к этой увлекательной, уникальной работе сотрудники ОПМ АН СССР. Так совместными усилиями наших учёных и практиков теоретически и практически были определены необходимые начальные условия для решения моей задачи расчёта целеуказаний. Всё было своевременно и аккуратно рассчитано, по спецсвязи передано на измерительные пункты, антенны были своевременно выставлены на интересуемую цель.

На рабочем месте. Расчёт целеуказаний, 1975 г.

Мы, баллистики, всё время находилась в зале у пульта ЭВМ, настраиваясь на новые расчёты. Тем временем аппаратура связи была подготовлена, находясь в режиме постоянного ожидания. Всё внимание было направлено туда. И, наконец, в машинный зал вбегает сотрудник из группы радиосвязистов, Альберт Беляев, и раздаётся торжествующее: «Есть! Поймали сигнал! Запись идёт!» Перехватили сигналы и записали переговоры американских астронавтов на магнитофон. Это было поистине историческое событие. Потом, естественно, перевели с английского. Таким образом, была решена поставленная нам задача, но грустно было от того, что это был не наш пир. Ведь наши отважные космонавты могли бы тоже праздновать победу. Мы многое могли…

Такая вот реальная история на этом листке. Это к обсуждаемому иногда вопросу о том, были ли американцы на Луне.

Валентина Михайловна Караваева, прихожанка храма