Иван Кузьмич снял очки. Перед ним на столе лежала раскрытая Библия. Он любил вечером, когда все в доме угомонятся, уединившись в своём кабинете, «прикоснуться к вечности». Он наугад раскрывал эту Вечную Книгу и погружался в чтение. Сегодня открылось Евангелие от Матфея: «Если бы вы знали, что значит: «милости хочу, а не жертвы», то не осудили бы невиновных» (Мф. 12:7).
Из сада через приоткрытое окно с мягкой прохладой шёл густой аромат цветущей сирени, и доносилось сочное с пересвистом щёлканье соловья.
Все домашние вроде бы уже вполне убедились в прочности этого нового увлечения главы семьи — на седьмом десятке вдруг в религию подался, — тем не менее, будто из страха спугнуть наступившее в доме счастье, всё ещё по-старинке понимающе переглядываясь, помалкивали.
У каждого была своя жизнь. Супруга его Клавдия Ивановна, в прошлом школьный педагог ботаники, выйдя на пенсию, неожиданно открыла у себя талант садоводства и целыми днями возилась во дворе с цветами.
Дети, погодки Вадим и Пётр, получили высшее образование и, выпорхнув из родительского гнезда, перебрались в Москву. Но уже с ранней весны и до поздней осени все снова съезжались сюда, на свою малую родину, как одна дружная семья, к родителям на дачу.
И что удивительно: все, конечно, по-своему, а ведь тоже «подались в религию». Уж кого-кого, а Ивана-то Кузьмича не проведёшь! И он, разумеется, вида не показывая, внутренне таял, то подглядев, как иной раз кто-то украдкой или перекрестится, или просто молитвенно вдруг замрёт на миг. Но в церковь так явно никто не ходил. По крайней мере, ему это было не известно. И дома в открытую о Боге говорить не дерзали.
Здесь уже Иван Кузьмич лишь сокрушённо вздыхал.
Жизнь пронеслась незаметно, долгая, беспокойная. Бестолковая. Ничего в ней не понять. Столько дров наломано! Но он же добра хотел, только добра. Воспитывать детей надо в строгости. Он и сейчас не отступился бы ни на шаг. Так некогда и его самого отец воспитал, военный артиллерист. Всю войну протопал до Берлина. «Кто своих детей не порет, тот их и не любит». Вот как! Только, может быть, не так уж чересчур их надо было драть? Да где она, мера?
Но — слава Богу, всё пошло на пользу и теперь позади. Дети — вон, какие орлы!
Он перед ними покаялся, да. Так прямо и сказал: «Не держи сердца на отца, Вадик. И ты, Петечка. Давайте всё забудем. А я вас люблю».
Сегодня он засиделся у себя дольше обычного. Уже давно Клавдия Ивановна, по обыкновению осторожно войдя к нему, поцеловала его в круглый лысый островок на макушке, и так же тихо вышла. Так они прощались на ночь.
«Если бы вы знали, что значит: «милости хочу, а не жертвы»… — повторил Иван Кузьмич мысленно, едва шевеля губами, только что прочитанный отрывок из Библии. — Пойдите, научитесь» (Мф. 9:13).
Интересно: пошли они или не пошли? Вряд ли. Уж очень ополчились на Него. И сомневались. А вот он пошёл. Слава Богу! Хотя тогда… тогда тоже ведь не пошёл, тридцать лет назад…
У Ивана Кузьмича сжалось в груди. Но ведь он тогда и в Бога не веровал! Стыдно вспомнить, как в девяностые годы они вечерами всем семейством высаживались у телевизора слушать заклинания Кашпировского: «Я добро вам несу, добро…», или смотреть на манипуляции Чумака, как тот «заряжал святостью» воду перед телезрителями. Сидели ведь и тоже «заряжались»! И вдвойне было стыдно, что он, врач-психотерапевт с тридцатилетним стажем, так легко сам повёлся тогда этими шарлатанами!
Он снова надел очки: «Я (буду) как лев для Ефрема и как скимен для дома Иудина… и никто не спасет (их) … доколе они не признают себя виновными и не взыщут лица Моего» (Ос. 5:14-15). То есть, пока не покаются! «Ибо Я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений» (Ос. 6:6).
Вот так-так: «милость» и «жертва», «Боговедение» и «всесожжения»! Как же это всё намертво переплелось и в его жизни!
Оказывается, пока он не знал Бога, не веровал, пока для него и самого понятия «Боговедение» не существовало, пока он был так же слеп, как и вот эти сегодняшние иудеи из Евангелия, он, выходит, и милости не знал. Он был НЕМИЛОСТИВЫМ!
У него снова защемило в груди, и к горлу подкатился комок. Вот оно в чём было, горе его: он был строг к домашним, а милости к ним не имел, к родным своим.
Он добивался справедливости. Искренно. Отчаянно. Справедливость для него была чистым духовным полем. Экологией духа. Всякое деяние обязательно должно восполняться воздаянием. Что в этом плохого? Справедливость обязательно должна торжествовать в мире, иначе — хаос. Джунгли. Даже во всех сказках с «хорошим концом» (а это — народная мудрость), добрый Иванушка-дурачок непременно получает царство и в придачу — ещё красавицу-невесту, а злой король тонет в кипящем котле. Потому как — по делом ему, несправедливому! Справедливость должна быть и в обществе, и в семье. Ну, в обществе, ладно. От него тут мало что зависит. Но в семье — стоп! Дом, семья — это его вотчина. Это идеальная территория, где можно добиться стопроцентной справедливости. Дома он — власть! А ближние — всегда под рукою.
И он добивался…
Жена мало что получала: школьная учительница. Он был главным добытчиком в семье. От него все зависели. Он мог дать им чего-нибудь вкусненького и мог не дать. Наказание — или вознаграждение. Пусть выбирают! Все должны были это понимать. А они часто не понимали. И вели себя неприлично. Что ему оставалось, что ли тоже драться и ругаться?! С рыданием он вбегал в кабинет и рвал на себе волосы: «Что делать, что делать? Нет сил! Я хочу всем добра, а мне не верят. Меня клянут, ненавидят, говорят горькие слова. Это ужасно! Где справедливость?! Да как вообще они смеют так со мною себя вести!? Вынуждают меня на крайние меры!!»
Он и сам не понимал, что происходит.
И надо же, сегодня всё вдруг встало на свои места. Всё припомнилось Ивану Кузьмичу, как будто перед ним промелькнули кадры знакомого, но забытого страшного фильма!
И как это могло случиться, что вместо бездны, уже было готовой всех их поглотить, его семейство сегодня здравствует, и царит в нём согласие и любовь?! Неужели… всему он сам причина? И та бездна, и этот сегодняшний рай земной, — всё это — он сам?!
Он опёрся локтями о стол и обхватил голову. Надо было собраться с мыслями. Он почувствовал, что стоит на пороге вселенского открытия! Он понял, что проиграл. И одновременно одержал самую великую победу в своей жизни. В его собственном сердце Бог победил дьявола! Он только сейчас, вот в эту самую минуту, вдруг осознал чудо: справедливость уступила милости, любовь восторжествовала над «жертвами и всесожжениями», которые он совершал и, возможно, ещё способен был и дальше совершать во имя мнимого бога под названием «справедливость», которому преданно служил всю жизнь.
Он внезапно почувствовал слабость и вместе с тем необыкновенное облегчение. Как будто неимоверный груз спал с его плеч. Какое счастье: ведь он же любит, любит своих дорогих жену, детей, внуков. И готов пойти ради них даже на смерть, лишь бы они жили. И пусть живут свободно и счастливо!
Слёзы выступили у него, он выпрямился и сделал глубокий вздох.
«Нежели это всё — тоже Бог?» — подумал он.
«Вот ведь как получается, — рассуждал Иван Кузьмич минуту спустя. — «Блаженны милостивые и миротворцы». Да, дети повели себя неправильно, но ты их поцелуй. Детей надо целовать. Даже Господь их обнимал. Не спрашивал никого, хорошие ли это дети, как себя ведут? Хорошо сделали — два раза поцелуй. Не очень — одного раза достаточно. Бог нас всех целует, и злых, и добрых (ср. Мф. 5:45). Особенно слабых. И в гости к себе «не зови… ни родственников твоих, ни соседей богатых… но… зови нищих, увечных, хромых, слепых, и блажен будешь, что они не могут воздать тебе, ибо воздастся тебе в воскресение праведных» (Лк. 14:12-14).
Этого требует не справедливость. Она на это не способна. Этого ожидает Любовь.
Оказывается, Любовь и милость — это и есть Бог!»
* * *
Если грехи свои мы видим, как отражение в зеркале, у наших ближних, то Бог Сам отражается в нас. Должен отражаться. Очень хочет отражаться. Любовью и милостью. Поэтому и повторяет нам непрестанно: «Милости хочу, то есть любви вашей к вашим ближним».
А ближние для того и даны нам Богом, чтобы любить их мы научились.
Если не научишься, то напрасно потратил земную жизнь. А научишься, у тебя «из чрева потекут реки воды живой» (Ин. 7:38), и её волны тебя самого вынесут прямо в Царство Небесное.
Вода живая — это Дух Святой (см. Ин. 7:39). Точь-в-точь, как родник: чем больше черпаешь из него, тем больше воды прибывает.
И никогда не иссякнет.
Протоиерей Борис Куликовский
