Крещение я принял в прошлом году, потому что уверовал в Бога. Как это произошло? Не могу сказать. Не знаю. Внезапно. Жил до этого, не тужил, как все, по-моему. Тоже не безгрешен был, как без этого? И вот уверовал. Будто кто-то подглядывает за мной. Даже так: прислушаюсь, затаив дыхание, оглянусь — никого. Потом вдруг дошло: так это же Бог! Помню, сразу как-то зябко стало. Ничего не изменилось вокруг, всё то же, квартира, Ирина, Арсений, и на работе всё осталось по-прежнему. А как будто на сквозняке оказался, или ещё лучше сказать, в безвоздушном пространстве. Говорю вечером Ирине:
— Я в Бога уверовал.
Она бельё гладила.
— В Бога? — Пальцем попробовала утюг, горячий ли? — И что теперь? Зарплату прибавят?
— Ирина! — говорю. — Зачем ты так? Я тебе как самому близкому человеку душу свою открыл….
— Прости. Я подумала, это твоя очередная фантазия.
Опустила утюг на подставку, новую вещь раскладывает.
— Нет, я серьёзно. Я понял: Бог — это что-то невидимое, таинственное, но самое дорогое для тебя. Ради этого ты тоже хочешь стать…
— Хорошим?
— Нет, просто лучше. Понимаешь, Бог — это когда ты любишь и кого ты любишь…
Я запнулся, и мы встретились взглядом. Подошёл, обнял её, поцеловал. Надо сказать, у нас эти поцелуи как-то незаметно отошли уже на второстепенный план. Может, потому что давно женаты? Семь лет. Я так думаю, Ирина и разговора этого сейчас никак не ожидала. Стоит, как струнка.
— Ирина, я люблю тебя! — храбро сказал я и почувствовал, как сердце, точно после заморозки, горячей волной больно и сладко толкнулось в груди. Смотрим друг на друга. — Ты мне не веришь?
Глаза у неё расширились. И вдруг две слезинки так и прыгнули из глаз.
— Я люблю тебя, — повторил я.
И не пойму: я ли это говорю? Мой ли это голос?
— Понимаешь, я только сейчас это ещё раз понял. Я всегда тебя любил, все эти годы. Но говорить об этом не говорил, почему-то было неловко: избитые слова. Вдруг не так поймёшь? Но ты мне очень дорога.
Ирина опустила голову, лицо отворачивает.
Должен признаться, я и сам в тот вечер едва не хлюпнул.
— Я и в Бога только ради тебя уверовал! Потому что понял, как я тебя люблю. У нас не всё было хорошо. Я виноват! Но теперь всё будет в тысячу раз лучше! Мне, оказывается, недоставало понять, кто мы друг для друга. Я будто скован был. Не знаю, как это объяснить. А теперь я будто на крыльях, будто вырвался на свободу! Это счастье! Я хочу, чтобы у нас были ещё дети. Много детей. Ты рада? Ты хочешь, чтобы у нас было много детей?
— Хочу, — сказала Ирина каким-то сдавленным голосом, по-прежнему не поднимая головы, и слегка повела плечом.
Я опустил руки.
— Уже поздно, надо бельё догладить.
Я отошёл. А позже, когда, уложив Арсения, мы сели пить чай, я спросил:
— Если я пойду принимать Крещение, ты присоединишься? Чтобы нам всей семьёй начать новую жизнь. Заодно бы и Арсения окрестили?
— Посмотрим, — сказала Ирина уклончиво и взглянула на часы. — Завтра у меня тяжёлый день. Должны приехать из министерства.
Это было ровно год назад. Крещение мы приняли вдвоём с Арсением. Ирина воздержалась. В самый последний момент раздумала. Даже в храм не пожелала войти. Накануне мы все вместе читали Евангелие: «Веруйте в Бога и в Меня веруйте» (Ин. 14:1) и «кто уверует и примет Крещение, тот будет жить вечно» (ср. Мк. 16:16).
Даже Арсений понял, сын наш, что Бог — это любовь. Перед сном, уже в постели, попросил нас подойти. Ручки протянул, за голову обнял по очереди Ирину, меня:
— Я люблю тебя, мама!
Потом мне:
— Я люблю тебя, папа!
Но я её не осуждаю. Это моя вина. Стыдно признаться: я и сейчас ничего не могу с собой поделать. Смотрю на неё украдкой и всё наглядеться не могу. И это — моя жена?! Даже нарочно отворачиваюсь, чтобы лишний раз её не смущать. Отвернусь, и всё равно вижу перед собой её влажные голубые глаза, как два голубя. Они всегда блестят у неё, даже в темноте, будто сами светятся. У Арсения её глаза. Но она почему-то сердится, когда я на неё смотрю.
Оно и понятно, не киноактриса же. А поёт хорошо. В Мендилеевском своём институте, где мы с ней, кстати, и познакомились, в ансамбле выступала на конкурсе. Как давно это было! Вот только меня Бог обделил талантом. Ни петь, ни играть ни на чём не научился. А слушать люблю, как она поёт. Пела. Теперь, правда, и не вспомню, когда это было. Устаёт она на работе. Заведует лабораторией. Часто задерживается. С ног сбиваюсь, не знаю, чем помочь. Нет проблемы ни в магазин сбегать, ни носки себе постирать, или утром яичницу пожарить, пока они с сыном в соседней комнате спят. Что за вопрос? Я с армии ещё ко всему приучен. А что ещё надо, ума не приложу.
Арсений каждый вечер спрашивает, скоро ли мама вернётся из командировки. Я ему на ночь детское Евангелие читаю. Смотрю, уже моргает, моргает, всё, думаю, сейчас уснёт. Но только остановлюсь, а он: «Дальше читай, папа!» — с вытаращенными глазёнками. А через минуту уже спит.
Спасибо, мама моя. Ещё на ногах. С другого конца города приезжает отвести внука в сад, а вечером забирает. Полгода уже так.
До сих пор кляну себя. И что меня дёрнуло в её мобильник заглядывать, в переписку? Я, конечно, догадывался, но гнал от себя всякие мысли.
— Ириночка, — сказал я, не глядя на неё, — прости меня. Я нечаянно в твой мобильник… посмотрел…
— В мобильник? Зачем?
— Нечаянно… прости.
Растерянно смотрит то на рабочий стол, то на тумбочку. Мы на кухне разговариваем за завтраком. Ей сейчас в сад Арсения отводить, мне — на работу.
— Он на комоде остался в комнате. Ты его вчера там забыла.
Она обыкновенно его с собой берёт в спальню. То ли разговаривает, то ли переписывается.
Молча пошла, забрала мобильник. Вернулась. Завтракаем.
Мне почему-то больно смотреть, как у неё руки дрожат. Как сейчас с такими руками за руль? В принципе, могу сам Арсения отвести в сад. Я старшим экспедитором работаю в издательстве, ненормированный рабочий день, могу задержаться.
— Я успеваю, — не поднимая головы.
— Мама, можно я с папой? Он мне обещал про ракету рассказать.
— Вечером расскажет. Ешь быстро.
Молча заканчиваем завтрак.
Это было полгода назад. Когда я вечером вернулся, Арсений уже спал в своей кроватке. Иринина кровать была не разобрана.
Да нет, она никуда не пропала. Мы даже разговариваем. Правда, не очень часто. По телефону.
Слава Богу, хоть не о разводе ещё.
Прямо как наваждение какое-то, пытаюсь понять: как это быть Богу верным? Допустим, друг у меня есть, живой человек. И если я называю его «другом», то я невольно как бы про себя добавляю: «верный». Да потому что если не верный, какой же это друг? Но я это не к кому-то, а к себе самому отношу, по лбу стучу: ты будь верный!
Вот и жена моя, Ирина. Что скрывать? Я до сих пор люблю её. Да, до сих пор! Ну, и что? И хочу быть верным ей, и буду верным. Потому что вижу её глаза. Глаза не лгут. Верю, и она меня любит. Дурак что ли я?
Может. Не спорю. Но не всё так однозначно. Сердце-то болит! Я чувствую, и она не рада, что так случилось. Мучается. Только не может обратиться к Богу. Так и осталась некрещёная. Поэтому никто не виноват. Вернее, я один виноват. Крещёный, а беспомощный. Тоже не могу найти нужных слов, обратиться: «Господи, если Ты — Любовь, помоги же моей любви!» Точно какая-то белая пелена нашла. Верю, она тоже тоскует. Прошу вернуться, обещаю ни словом не упрекнуть: «Ирина, умоляю, вернись, я жду тебя!»
Мы оба с Арсением ждём: он — маму свою, я — друга, жену мою, заблудшую. Господи, горе-то какое! Боль моя…
Да. Так вот я думаю: пора Арсения в школу записывать. Куда только?
Сегодня третий раз пришёл на исповедь с одним и тем же. Священник знакомый, но всё равно боюсь, надоел. Рассердится?
— Ушла жена. Не знаю, что делать.
А отец Пётр совсем даже не сердится. Внимательно посмотрел и говорит:
— Надо верить. Молись. Если Богу угодно, вернётся. — Помедлил и прибавил: — Я верю, вернётся.
Как хорошо сказал: «Надо верить». Значит, мы оба верим!
«Неужели всё так взаимосвязано?» — размышлял я, ещё и ещё раз повторяя про себя слова священника. Потрясающе! Надо всего лишь верить. Так просто!
Невольно комок подкатил к горлу…
«Верю, Господи, очень хочу верить! Только помоги моему неверию!» (ср. Мк. 9:24).
И точно! Не прошло недели — звонок:
— Алёшенька, привет! Ты очень занят? Ты мог бы сейчас подъехать в храм? Да, к отцу Петру. Ты был у него, знаешь…
Конечно, знаю. Отец Пётр. Он и крестил нас с Арсением в прошлом году.
Вхожу в келью — сидят через стол, друг против друга. Отец Пётр добро и, как мне показалось, заговорщицки кивнул мне на стул. Ирина, отрешённо, в такт самой себе качая головой, раз за разом, глотая слёзы, не спеша, раздельно творила вслух Иисусову молитву.
Всё ещё не очень веря своим глазам, я подсел рядом и сжал её руку.
Настоятель храма
протоиерей Борис Куликовский
