Ушёл из земной жизни святой архимандрит Кирилл (Павлов).
Понятно, говорить о человеке, который ещё не прославлен Церковью, что он святой, нельзя. Однако это «нельзя» — не в смысле запрета. Запрета тут нет никакого и быть не может. Речь может идти лишь о том, что это несколько преждевременно. Ведь не истекло ещё и сорока дней со дня кончины старца Кирилла.
Что ж, пройдут эти сорок дней. А святость останется. Она только ещё ярче воссияет и разогреет сердца людей, которые знали, помнят отца Кирилла и с радостью, и ликованием, и благодарением примут горячее участие в его прославлении.
Потому что прославить святого на земле — это величайшая милость Божия самим прославляющим, угадавшим и исполнившим Его волю.
Участник Великой Отечественной Войны, защитник Сталинграда, Герой Советского Союза лейтенант Иван Дмитриевич Павлов в 1946 году пришёл поступать в Духовную семинарию. Но его не приняли. Именно из-за его героического прошлого. Тогда, по совету преподобного Сергия, явившемуся ему, Иван Дмитриевич убрал из автобиографии и всех анкет сведения о своём прошлом, дал обет молчания и «умер» для мiра. «Умер», чтобы исполнить заповедь Христа: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12:24).
Так родился будущий архимандрит Кирилл (Павлов), духовник Святейшего Патриарха Алексия II, монахов Троице-Сергиевой Лавры и многих тысяч духовных чад со всех концов земли.
Впервые отца Кирилла я увидел в 1990 году.
К этому времени у меня уже созрело твёрдое желание, чтобы моя дальнейшая жизнь была каким-то образом связана с Церковью. Но как? Когда тебе за 50, сказать так прямо даже самому себе: «Хочу стать священнослужителем», мне казалось неслыханной дерзостью.
Уже больше года я ходил в храм Адриана и Натальи, что в Лосинке. Начал ходить вскоре после 1000-летия Крещения Руси. От души, вслед за могучим басом архидьякона Михаила, вместе со всем приходом пел «Символ веры» и «Отче наш».
Однажды на исповеди местный священник отец Николай спросил меня:
— А вы что, благословение имеете такое, что часто причащаетесь?
— Нет… причащаюсь, потому что…
— Вы сами так решили?
—… потребность чувствую…
Он поинтересовался, как я готовлюсь, что читаю, и под конец заметил:
— Надо тщательней вычитывать Последование к Причастию и каноны. Тогда и благодать от Причастия будет полнее.
В следующий выходной я доковылял в Последовании на церковно-славянском языке уже чуть ли не до середины, даже глаза стали слипаться, и отправился на исповедь: будь что будет! Вышел отец Николай. Я обмер. Вдруг опять спросит, всё ли я прочёл, разгневается, отгонит?
Не сразу я оценил, до чего же мудрый был этот священник! Узнал, конечно, заблудшую и недостойную овцу. Но не отогнал. Истинно добрый был пастырь.
10 февраля 1990 года, в субботу, мне звонит мой давний знакомый, прихожанин Преображенского храма в Переделкино, как оказалось, помощник настоятеля этого храма, игумена Владимира (Зорина, ныне архимандрита), и, к моей неописуемой радости, от лица настоятеля приглашает к ним завтра на воскресную литургию.
Сам настоятель храма пожелал со мной познакомиться!
Однако, против моего ожидания, утром на исповедь вышел не настоятель, а другой молодой священник в монашеской одежде.
— Грешен, — сказал я. — Человек я вроде уважаемый, доцент, кандидат наук, преподаватель вуза, всё у меня с виду пристойно. А мечтаю стать священником. На старости лет! — добавил я, чтобы хоть немного иронией смягчить свою дерзость.
А что ещё говорить в незнакомом месте священнику, которого ни ты не знаешь, ни он тебя не знает, с которым ты, может быть, никогда больше и не встретишься? Ясно: надо говорить что-нибудь, конечно же, правдивое, но лёгонькое такое, необременительное.
Так осторожно я и заговорил в то памятное утро с Богом через этого иеромонаха с приятным лицом. Разумеется, без всякого ожидания каких-то практических последствий от этого разговора. Потому что так уже было однажды в 1988 году в Загорске, где я на исповеди сказал то же самое, что и сейчас. И в ответ услышал примерно то, что боялся и сегодня услышать — ни к чему не обязывающие общие слова утешения и напутствия.
Но тут вдруг монах встрепенулся:
— А вы об этом говорили с кем-нибудь из старцев?
— ???
Никогда в жизни ещё я не только не разговаривал, но даже в глаза не видел старца!
Отец Агафангел — такое было имя этого иеромонаха — пообещал свести меня в один из ближайших дней, если я ещё приеду, со старцем из Троице-Сергиевой Лавры, который, по счастью, сейчас гостит здесь, в Переделкино, с тем, чтобы я от него получил (или не получил) благословение стать священником.
Я отошёл потрясённый. «Если я приеду»! Да я примчусь! А там пусть — как Бог даст! Но — главное, главное! — уже маленькая победа: ведь выслушал, не затопал на меня, не замахал руками!
После службы отец Владимир пригласил меня к себе в келью. И сразу прилёг, так как был слегка нездоров и покашливал. Когда же при разговоре он в какой-то связи упомянул имя отца Кирилла, у меня невольно вырвалось:
— Отец Кирилл? А мне как раз о нём сегодня сказал отец Агафангел на исповеди!
— Что сказал?
— Что отец Кирилл — прозорливый… старец из Лавры… гостит здесь…
— Да, это очень мудрый старец и очень добрый. Воевал и вот пришёл к Богу…
— Это просто удивительно!
— Что удивительно?
— Отец Агафангел обещал меня с ним познакомить!
И я поведал отцу Владимиру свою мечту о священстве.
Отец Владимир чрезвычайно оживился. Даже привстал, свесив босые ноги на пол. Он весь засветился, так моя мечта пришлась ему по душе:
— Я получаю высшее наслаждение, когда благословляю кого-нибудь на священство, — признался он.
Отец Владимир ещё больше обрадовался, узнав, что мои дети достигли 18 лет.
— Так вы уже свободный человек! — воскликнул он и сразу начал прикидывать вслух, где бы я мог прямо сейчас приступить к практической деятельности. — В Москве священники не нужны, по крайней мере, сейчас. 26 человек стоят в очереди…
Моё робкое возражение, что я, мол, в принципе был бы не прочь какое-то время и переждать, например, год-другой, — не имело успеха.
Между тем отец Владимир продолжал:
— Придётся, видимо, где-то за пределами Московской области. На границе, допустим, с Калужской епархией…
Расстались мы на том, что я приеду сюда в среду вечером, к 17 часам. На всенощную под Сретение. Служить будет сам старец отец Кирилл. И там я ему буду представлен.
Два дня прошли для меня в томительной нерешительности. Оказывается, именно на эту среду, 14 февраля, у нас было назначено заседание кафедры. Оно было запланировано давно, просто я забыл. Теперь же становилось совершенно нереально из «Лоси», через всю столицу, попасть в Переделкино к 17 часам. В лучшем случае, часам к 18, а то и 19-ти.
Во вторник вечером звоню моему знакомому предупредить отца Владимира: я сильно опоздаю.
А тревожные мысли одолевали меня.
Во-первых, я подвожу своих коллег по работе: намереваюсь без предупреждения уйти. Пусть даже не сейчас, а через год-два. Но они-то — ничего о моих планах не знают!!
Конечно, с одной стороны, «свято место пусто не будет». Но на первых-то порах они ой-ой-ой как запричитают — при моей теперешней-то нагрузке! А меня только это и будет мучить: как они расценят мой шаг, и что обо мне подумают.
А во-вторых, — отца Владимира. Вся душа моя буквально трепетала, едва я подумаю о неотвратимо надвигающемся на меня неминуемом позоре. Ну где, в какой там «Калужской епархии» я сейчас сгожусь, ни бум-бум ещё в богослужении, и даже понятия не имея о таинственном мире, до сих пор скрытом от меня Царскими вратами и иконостасом, именуемом АЛТАРНОЙ ЖИЗНЬЮ?!
В среду на кафедре утверждалась моя новая учебная программа по курсу «Теория управления». Над программой я работал целый год. Программу утвердили. Но чувство у меня было такое, будто я одержал Пиррову победу.
Из института я вернулся домой весь разбитый. А надо было, переодевшись, тотчас отправляться в Переделкино.
И вот тут, уже стоя в дверях и готовый выходить, я остановился. Потому что отчетливо услышал голос — вернее, даже не голос, а что-то вроде внушения:
«Никуда не надо ехать». А идти в свой храм Адриана и Наталии. На всенощную под Сретение.
Вернувшись после службы, узнаю: звонил мой знакомый, спрашивал меня. А чуть позже он и сам перезвонил:
— Где же ты пропал? Мы тебя ждали! Отец Кирилл тоже ждал тебя и благословил заочно. Ты слышишь? Благословение ты уже имеешь! Всё в порядке. Но отец Владимир просит тебя приехать в субботу к 5 часам.
В субботу я приехал, когда служба уже началась. На меня напала вдруг страшная робость, прямо до озноба. Чувствовал, что сегодняшний вечер будет для меня судьбоносным.
Открылись Царские врата. У южной стены алтаря увидел со спины старца Кирилла. Догадался, что это он. Он молился. Потом увидел отца Владимира.
После помазания отец Владимир подошёл и тихо сказал:
— Стойте, где стоите. Как освобожусь, я к вам выйду.
Лихорадочно в уме, точно вспышка, возникали слова, которые полагалось сказать старцу при встрече. «Это должно быть немногословно. И вместе с тем ёмко. Чтобы вместить всё. Кратко и исчерпывающе. Скромно и с достоинством. Но что именно?..»
Отец Владимир вышел неожиданно и сказал:
— Пойдёмте. — И, видимо, угадав моё смятение, помедлил и, наклонившись, тихо прибавил: — Как войдёте, сразу сделайте три поясных поклона.
И пошёл впереди.
Старец Кирилл поднял на меня глаза.
— О, какой благообразный… представительный… — медленно проговорил он, приветливо улыбаясь. — Прямо протоиерей… нет, архимандрит!
Я подошёл под благословение.
Отец Владимир стоял рядом с отцом Кириллом, чуть сзади, и тоже улыбался.
— Ну, что ж, — продолжил старец, — послужите. — И устало кивнул мне.
Наступило короткое общее молчание, которое нарушил отец Владимир:
— Ну, вот, — как бы подытожил он первый момент встречи, обратившись ко мне. — Отец Кирилл благословляет Вас. Без всякого разговора.
И замолчал. Похоже, он и сам был несколько обескуражен таким обстоятельством, что «без всякого разговора».
Но тут снова заговорил старец Кирилл и разрядил затянувшуюся неловкость. Он повёл разговор о духовной литературе, которую мне надлежало уже в ближайшее время найти, раздобыть, изучить.
— Ох, есть один проповедник — архиепископ… он в Америке служил, — проговорил отец Кирилл. — Иоанн… — он умолк, припоминая фамилию… — Шаховский! — обрадовано воскликнул тут же и через плечо посмотрел на отца Владимира… — Ох, сильный проповедник! Очень сильный!
Впервые в жизни стоял я в алтаре храма. Так и не проронив ни слова. И, не вполне веря ещё собственным ушам, слушал разговор двух батюшек, напрямую касавшийся моей будущей жизни. Мог ли я даже во сне когда-нибудь представить себе такое!
— Сан-Францисский — его псевдоним, вспомнил! — оживился снова отец Кирилл, поглядев на нас по очереди, и повторил задумчиво: — Очень сильные проповеди у него.
Отныне «моим храмом», по благословению отца Владимира, стал вот этот Преображенский храм в Переделкино.
Отец Владимир вручил мне новенький «Служебник» со словами:
— Изучите, обращая особое внимание на возгласы, которые подаёт священник на богослужении.
Этим Служебником я благоговейно пользуюсь по сей день. А тогда буквально «проглотил» его за два вечера — от корки до корки. И тяжёлые предчувствия зашевелились в душе: будто плыву я в утлой лодочке по убыстряющемуся потоку, который, видно совсем близко уже, на горизонте, заканчивается страшным водопадом. А там — конец.
Вокруг меня велись приготовления. Это уже видно было даже невооружённым глазом. На всенощную к нам в алтарь часто приходил епископ Арсений (ныне митрополит), у которого, как и у Патриарха, в Переделкино находилась резиденция. Владыка Арсений был ласков со мной. Как-то у него с отцом Владимиром состоялась беседа. Разумеется, я не вслушивался. Но алтарь крошечный, и хотя разговор у них был летучий, с недомолвками, я догадывался: речь шла обо мне. Где-то на границе Московской области, по дороге в Калугу, в монастыре появилась вакансия священника.
Ужас охватил меня. Что происходит? Они что, не видят?! Да у меня опыт церковной жизни даже не алтарника, а просто прихожанина, — почти нулевой! И вдруг я — священник!
Дождавшись, когда к концу всенощной, на первом часе, владыка Арсений уйдёт, набравшись храбрости, я наклонился к отцу Владимиру, к самому уху:
— Батюшка! У меня огромная просьба: хочу как можно дольше быть здесь, в этом храме, с вами рядом — в любом качестве, как вы сочтёте нужным!
Будто целая гора у меня спала с плеч.
Отец Владимир молча выслушал, подождал, что ещё, может, добавлю. И кивнул головой.
Долго я выходил из этого моего «нулевого опыта». Почти пять лет.
Но это — уже совсем другая тема.
Главное — отец Кирилл. Он всё видел. Никогда я ему не жаловался, и он никогда не жалел меня. Да и с какой стати? Всем трудно.
Но до чего ж удивительное это море — духовная жизнь! Все мы плывём, барахтаемся, хлебаем, как в настоящем водовороте, цепляемся друг за друга… Ведь всё бывает в невидимом духовном мире.
Однако есть и невидимая твердь таинственная. Она, то появляется будто ниоткуда, то погружается, и кажется, нет её, и ты опять, как в пустоте, барахтаешься, пока чудесным образом вновь не ощутишь твердь.
Твердью, как это мне открылось много лет спустя, когда служил уже священником в других московских храмах, была молитва отца Кирилла.
В бытность дьяконом, со многими «ушибами», «ожогами», «язвами», — вполне заслуженными! — иду однажды в сумерках по снежной тропинке, глядя под ноги. И вдруг, подняв взгляд, вдалеке между постройками вижу: тропинку торопливо пересекает фигурка монашеская, поклонилась в мою сторону поясно, засеменила дальше. И скрылась.
«Так это ж был отец Кирилл!» — дошло вдруг. Бегу, догоняю уже в притворе храма.
— Отец Кирилл, ведь это вы прошли только что…поклонились, а я прозевал…
— Ничего, — смеётся он. Добро так смеётся. — Мы все тут кривыми дорожками ходим.
Ком встал в горле. И уже не чувствуешь ни ушибов, ни ожогов, ни язв. Он всё видит, оказывается. И врачует невидимо.
В конце января 1994 года у нас на Преображенском подворье появился новенький иеромонах Евграф Крюков (за фамилию не ручаюсь, но имя точно запомнил). Очень славный священник.
— Вы знаете, — говорю ему, — у меня есть мечта. Только боюсь её вслух высказать кому-нибудь. Засмеют.
В алтаре стоим перед всенощной.
— А что такое?
— Хочу храм построить.
— Ну, и что?
— Да как — «что»? Нищий дьякон — и вдруг храм. Курам на смех!
— А вы благословение возьмите. Не брали? Возьмите благословение!
И кивает на отца Кирилла, который стоит у жертвенника, погружён в молитву. Просфоры вынимает. Перед ним — гора просфор с записками.
— Что, прямо сейчас?
— Прямо сейчас!
Подхожу осторожно. Справа останавливаюсь. Жду, когда обратит внимание.
— Отец Кирилл, благословите храм построить.
Медленно поворачивает голову, смотрит:
— А кто строить будет? Люди есть?
— Бог пошлёт.
— Гм. — Вынул просфору, другую. Снова поворачивается. — А деньги, на что строить, есть?
— Бог пошлёт.
— Гм. — Вынул ещё просфору. Помедлил и вдруг перед собой рукой с копием точно рассёк пространство: — Ну, строй тогда!
— Ну, что? — участливо обратился отец Евграф, когда я, обогнув горнее место, вернулся к нему. — Благословил?
— Ой, я даже не понял. Вроде благословил… — И передаю разговор.
— Конечно, благословил! Поздравляю!
Теперь-то я уже и сам понимаю, что благословил. Иначе ведь и быть не могло. Чудо-то совершилось! Храм стоит. А всякое чудо разве может произойти само по себе?
Хотя до исполнения этого чуда должно было произойти ещё очень много подготовительных ступеней-событий, чтобы они все согласно улеглись в основание нынешнего нашего храма.
До сих пор и, наверно, уже навсегда у меня перед глазами стоит вдалеке хрупкая фигурка монаха в зимней рясе, застывшая на снегу в поясном поклоне, а от неё волнами, набегая одна на другую, ввысь поднимаются, точно радуга, бесконечные золотые круги и растворяются в небе.
Настоятель храма протоиерей Борис Куликовский
