— Замёрзла? — спохватился Игорь, только сейчас заметив на Наде лёгкие туфельки.— Даже не переобулась!
— Я рада, что хоть так выскочила! Слышала, там упал кто-то. До метро, думаю, добегу, в метро согреюсь.
— Давай скорее руку… погрею. — Игорь поймал её ледяную ладошку и вместе со своей опустил в карман.
С минуту они шли молча. Кровь сильными толчками с каждым шагом как будто растворялась в её ладони и таяла у него в груди.
— Прости меня!.. Я тебя потерял из вида.
Игорь чувствовал себя виноватым: выходит, он бросил Надю в опасности! Но всё так стремительно произошло, что до сих пор ничего нельзя было понять. Праздничный вечер, традиционно устраиваемый на предприятии в последние числа декабря, вдруг завершился паникой. Как при пожаре, все вдруг повскакивали. Они с Надей, хоть и замешкались в проходе, но ещё стояли рядом. А что было делать? Надавили так, будто тебя самого из зала выносят. Все, сломя голову, бросились вниз по лестнице.
— Меня чуть не задавили. Хорошо, прижали к сиденью, я успела присесть.
— А я, наоборот, в самый водоворот попал. Но я был уверен, внизу встретимся…
Они поравнялись с кафе.
— Заглянем? На минуту. Чаем согреемся?
— Может, в следующий раз? Поздно уже.
— Полседьмого? Поздно? А я бы тебя потом проводил… до дома.
В кафе, на удивление, оказалось свободно. Всего несколько человек. Обычно здесь не протолкнуться. А главное – тепло!
— Стой, отряхну. — Игорь бережно повёл ладонями по влажным плечикам её плащпальто. Свою мокрую вязаную шапочку Надя уже сама стряхнула.
— Что возьмём, чай? Кофе?
— Что погорячей!
Через минуту они уже сидели за отдельным столиком. Поднос сдвинули в сторону, чтобы на нём же потом убрать посуду.
— Ну, и денёк! Прямо как снег на голову! — попытался пошутить Игорь, сделав хороший глоток. Он и сам озяб в своей курточке «на рыбьем меху», но вида не показывал.— Так что – с первым снегом! — прибавил он бодро и сам же засмеялся.
Надя молчала, двумя руками держась за стакан.
— «Я по первому снегу бреду…» — проговорил Игорь мечтательно. Ему не терпелось как можно скорее оправдаться перед Надей, загладить свой промах.— Ты никогда не думала, что это и про нас сегодняшних сказано? Ведь только представить: он точно так же бродил по ночной Москве, по её заснеженным «изогнутым улицам»… Или, помнишь? — «Катится, в солнце измокнув, улица предо мной»! Надо же, такое увидеть! Какое счастье, что все эти сокровища стали нам возвращаться, наше духовное богатство! Какие же мы, оказывается, богатеи!.. Я Есенина в восьмом классе для себя открыл. А сколько поколений мимо прошло? Десятилетиями был запрещённым поэтом. Какой стыд, какой страшный урон нанесён стране, обществу, таким, как я!.. И как же теперь мы должны быть благодарны!
— «За радость тихую дышать и жить, кого, скажите, мне благодарить?»
— А это кто?
— Осип Эмильевич. Мандельштам.
— Мандельштам?! Запрещённый?! У тебя с собой?!
— В лаборатории остался. В столе.
— А если найдут?
— Не найдут. Он под бумагами.
— А вдруг?
— Ну, если только ты выдашь.
Игорь поперхнулся. Он почти физически ощутил на левой щеке ожог, как от пощёчины. И густо покраснел.
— Я вроде никого ещё… не предавал… и в подлости не был замечен…
— Прости, ты не так понял! Ты честный и порядочный, никогда сознательно не предашь, я знаю. Но ты очень доверчивый и очень… откровенный. Такой даже персонаж был в отечественной классике: «Откровенный мальчик».
— Это у Салтыкова-Щедрина? В школе проходили. Помню. Только что общего?
— «Иная простота хуже воровства».
Игорь промолчал. Он вполне оправился от «оплеухи» и, пожалуй, не находил теперь ничего обидного в Надиных словах. Она сказала правду, которую он сам знал про себя. А разве можно обижаться на правду? — тем более, если правду эту говорит человек, который тебе… небезразличен. Он знал за собой эту слабость – словоохотливость и несколько громковатый голос. Знал, что это – недостаток. Боролся с собой. Но что делать, если не всё получается, как хочешь! Столько раз укорял себя, принимал самое искреннее решение исправиться…
— А как, ты сказала, у Мандельштама: «Кого, скажите, благодарить»?
Теперь Надя тревожно оглянулась:
— Ты что так громко!
— Ой, прости, я опять!.. — окончательно смутившись, Игорь вдруг перешёл на свистящий шёпот.
«Бедненький!— невольно улыбнулась Надя.— За что я его так? Это же – большой ребёнок!..»
— Я думаю… родителей надо благодарить,— неуверенно продолжил Игорь, всё ещё с опаской поглядывая на Надю, но постепенно опять воодушевляясь: — Они дали тебе жизнь. «Радость дышать и любить». И мы им вечно должны быть благодарны! А ты как думаешь?
— «Дай, Джим, на счастье лапу мне, такую лапу не видал я с роду».
— Нет, серьёзно. У всех народов и во все времена почитание родителей было едва ли не первейшей этической нормой. Чтобы передавалась из поколения в поколения. Только в этом случае общество может считаться устойчивым.
— Как долго?
— Бесконечно!
— И есть примеры такого бесконечного долгожительства общества?
— Римская империя, Византия, наш Советский Союз!
— «Наш Советский Союз»…
— А ты против этической нормы любви к родителям?!
— Нет, конечно! Но эта «этическая норма» – всего лишь одна из десяти заповедей, которые три с лишним тысячи лет назад Бог дал древнему пророку Моисею на Синайской горе. Для вечного исполнения.
— Читал. У меня тоже есть книга Куна «Мифы древней Греции»…
— Мифы здесь ни при чём. И Греция тоже.
— Прости, я, кажется, спутал…
— Немного.
— Ты на меня сердишься?
— Я? За что?
— Ну… мало ли за что!
— Ты какой есть, такой и есть.
— Значит, сердишься.
— Зачем же спрашиваешь?
— Не хочу, чтобы сердилась.
Надя промолчала. «Что ж, ничего страшного,— думала она. — Невежество, конечно, само по себе – недостаток. Но – поправимый. Прочёл, услышал, впитал, — и – слава Богу! Вот если оно воинствующее, агрессивное, то тогда – беда».
Она смотрела на его руки. Он красиво держал вилку, нож. Длинные тонкие пальцы с красивыми ухоженными ногтями. Красивые руки. Музыкальные. Признак хорошего воспитания, благополучия. Целеустремлённости.
Они встретились глазами.
— Ты мне веришь?
— Ты всех так спрашиваешь?
— Мысленно – да. Это плохо?
— Если мысленно, может, и не плохо. Только ведь мысленно и ответят.
— Но ты-то не мысленно ответишь?
— Верю.
Игорь всё ещё смотрел на Надю, хотя она уже опустила глаза. Смотрел на её красивое овальное лицо, обрамлённое густыми каштановыми волосами, схваченными на затылке в огромный тугой узел. Этот узел уже несколько месяцев не давал ему покоя. Даже во сне. Вернее, особенно во сне. Кажется, с самого первого дня, как он увидел её этой весной. Тогда она в качестве молодого специалиста только-только появилась на предприятии, в той же лаборатории технического обеспечения нефтедобычи, где он корпел уже почти три года тоже молодым специалистом, и очутилась рядом с ним, за соседним столом! Ему до щемящей боли в груди хотелось когда-нибудь схватить этот узел обеими руками и сжать. Сжать и мять, мять изо всех сил, до тех пор, пока он не доищется в этом узле до самой сути, до той сокровенной тайны, которая, он был уверен, хранилась в его сердцевине. Чтобы и самому потом раствориться в этой тайне.
Он осторожно положил дрожащую ладонь ей на руку. Помедлив, Надя мягко высвободила руку. Чай они допили, и теперь просто наслаждались в тепле. Благо, никто их не торопил.
— О чём ты сейчас думаешь?
— Не о чём, а о ком. О тебе думаю.
Игорь затаил дыхание. Он и сам уже корил себя, на чём свет стоит, что так глупо подставился с этими «мифами греческими», и готов был хоть сквозь землю провалиться…
— Думаю, какой ты умный, воспитанный. Весь положительный…
У Игоря заныло под ложечкой. Как удара грома он приготовился теперь услышать завершающее роковое «но».
— С тобой интересно встретиться гденибудь в компании, с друзьями… — продолжила Надя. — Только этого ли мы ищем в человеке, который, как нам кажется, мог бы стать твоим спутником не на вечер, или отпуск, или…
— На всю жизнь! — сам того не ожидая, вдруг выпалил Игорь, и из его глубоко посаженных глаз к Наде устремились два обжигающих голубых луча.
— Если в жизни однажды случилось бы так, как нам хочется…
— Настала бы райская жизнь!
— …мир немедленно прекратил бы существование.
— Это почему?
— Очень просто: один хочет, чтобы был день, другой – чтобы был вечер, или ночь. Один хочет идти направо, другой – налево, и тянет другого за собой.
— Но если есть любовь, они всегда могут договориться! У нас есть любовь?
Игорь опять обмер. Почему, почему он без конца должен к этому возвращаться, допытываться? Ведь уже объяснились! Уже были сказаны слова, те самые, необходимые, которые обычно связывают двух людей навеки. В чём же дело?!
— Есть, — сказала Надя. — Но не могу вместо «хорошо» выбрать «плохо». Как бы ты меня ни уговаривал.
— Хорошо, не надо. Я и не настаиваю. Я ведь тоже понимаю, что есть и «хорошо» и «плохо». Договорились ждать – будем ждать, как ты хочешь…
— Да не как я хочу! Твоё понимание, что «хорошо», что «плохо», не совпадает с моим. Не обижайся, пока не совпадает. И нам обоим трудно, пока мы должны ради друг друга называть плохое хорошим, и наоборот. А если жертвовать придётся не самочувствием, но совестью, то тогда наступит конец…
— А ты уверена, что твоё представление, что «хорошо», что «плохо», — истинно?
— Нет, обоим, говорю, трудно. И я могу заблуждаться. Как в лесу: куда ни пойди – везде деревья. Нужен компас.
— Вот и я про то же! А у нас – любовь. Это разве не компас?
— Компас, компас. Но с очень ограниченной дальностью. Нужен главный, стратегический компас. Который бы указывал путь не на ближайшую поляну, а чтобы всю чащу преодолеть и не попасть ни в яму, ни в болото.
— И где же взять его, такой «стратегический» компас? — спросил Игорь насмешливо. Он не заметил, как начал горячиться, а сейчас вдруг почувствовал раздражение.
— Я говорила.
— Что ли опять Бог твой?
— Что ли.
Игорь задохнулся. Опять! Опять этот Бог оказался у него поперёк пути и всё разрушил! Сколько можно? Шестьдесят лет уже Советской власти, вся страна давно грамотная – и снова Бог!
Он побарабанил пальцами по столу.
— Ты меня прости! Я бы не говорила так с тобой, если бы не любила. Но я люблю тебя.
— Надя!.. — Два голубых луча на миг вспыхнули из глубины его глаз – и погасли.— Прости, прости!.. — Он прижал её руку к губам. — Я исправлюсь! Я обещаю, ради тебя, я очень хочу исправиться… ты мне дорога… неужели ты не видишь?! — как в горячке, скороговоркой бормотал он, склонившись, не выпуская и уже чуть не до боли сжимая её руку…
До станции они домчались как на крыльях. Надя и впрямь поспевала за ним, точно по воздуху. Игорь так ловко подхватил её под руку, как пёрышко, что в своих туфельках ей только и оставалось, что перелетать через сугробы. Потому что снег уже не сыпал, а целыми охапками валил на тротуар, мостовую, крыши еле ползущих автомашин и, казалось, на всю вселенную.
В метро они, наконец, перевели дух. Здесь скопилось полно народу. Все тоже оживлённо топтались, отряхивались.
— Ну, и погодка! — Надя помотала головой, приходя в себя, и украдкой восхищённо взглядывала на Игоря.
— Да! По-настоящему предновогодняя!..— Игорь, точно впервые, смотрел на её заснеженное лицо. Снег узорчато обрамлял волосы, выбившиеся из-под шапочки, сверкал на ресницах и, казалось, в самих глазах, отражавших бесчисленные огни светильников. — Не промокла?
— Ничего… теперь скоро… до дома…
Они спустились по эскалатору. Игорь уже не выпускал Надю, крепко держа под руку. Как свою собственность! Он почувствовал перемену между ними после сегодняшнего объяснения и Надиного признания, такого неожиданного и драгоценного! Какая же она великодушная!
Но сейчас на Надю было больно смотреть. В туфельках! Не заболела бы! Наверно, надо было бы из кафе – сразу взять такси. Ну, что же он за недотёпа такой! Хотя где там было искать это такси? И потом всё так стремительно произошло… А метро – в двух шагах! И ехать — одна лишь пересадка…
На «Маяковке» тоже всё замело. Но уже понемногу стали расчищать. Техники нагнали видимо-невидимо.
Идти было – совсем ничего: вниз по Садовому и на Бронную. Он бессчётное количество раз бывал уже тут. И в самом деле, и мысленно. Ну, если по правде, то в основном, конечно, мысленно. Однажды лишь летом проводил он Надю до дома. Но здесь же, у подъезда, и расстались.
Сердце защемило, когда они поднялись на пятый этаж. Он даже не успел толком оценить: сегодня, кажется, и вопрос не стоял, обоим ли подниматься?
Справа от входной двери колонкой спускались три кнопки звонка – каждому соседу коммунальной квартиры. Надя нажала среднюю. Дверь открыла мама.
— Ну, наконец-то! Я уже волновалась. Здравствуйте! Ой, сколько снега! Стойте-ка, дайте я вас немного щёткой…
— Здравствуйте, Екатерина Михайловна!
— Мама, это Игорь. Я тебе про него говорила.
— Здравствуйте, Игорь! Очень приятно! — Екатерина Михайловна протянула руку. — Нет-нет, там разденетесь. Проходите!
По коридору с поворотом подошли к Надиной комнате. Здесь, в закутке, была оборудована вешалка. Разделись.
— Да что же ты в туфельках сегодня! В такой снег!
— Так получилось! Сейчас я… — Надя скинула пальто и скрылась за поворотом.
— Ну, как так можно! Это что, мода такая?
— Да нет. Просто у нас митинг был сегодня,— будто оправдываясь, заговорил Игорь, входя в комнату. – А там какое-то ЧП произошло, и свет погас. Ну, тут и началось. Такой шурум-бурум… все, сломя голову, побежали…
— Проходите, присаживайтесь. Обедать будете?
— Спасибо. Мы только что из кафе. Чай если?
— Хорошо, будем пить чай.
Екатерина Михайловна вышла. Игорь остался в комнате один. Осмотрелся. И первое, что сразило его наповал, — в углу, «красном» углу, как он только сейчас понял, висела икона, которую почему-то он сразу не заметил. Подошёл ближе. Это был Иисус Христос. «Спаситель». Перед иконой на полочке горела лампадка. Видно было, за этим местом ухаживали.
Вот, оказывается, откуда у Нади был Бог. От мамы. А может, и раньше от кого-нибудь. Может, от бабушки. Отца у Нади не было. Она рассказывала. Папа её был геолог. Три года назад погиб в авиакатастрофе. Интересно, он что, тоже верил в Бога? Выходит, что верил. А Бог его не спас. Икона давно тут висит. Не меньше трёх лет, по крайней мере.
Вошла Екатерина Михайловна с чайником. Вслед за ней – Надя. В домашних тёплых онучах, посвежевшая. Игорь впервые увидел её в домашней обстановке. У него закружилась голова. Кажется, Надя, как вошла, заговорщически улыбнулась ему!
— Вот и чай подоспел, — сказала Екатерина Михайловна. Прошу, усаживайтесь!
— А вкусненькое что-нибудь будет?
— А как же? Варенье! Игорь, какое вы любите: вишнёвое, абрикосовое?
— Спасибо! Я всякое люблю. Если сладкое.
— Ка-кой вы сладкоежка! — улыбнулась Екатерина Михайловна, разливая чай. — Кому покрепче? — говорите.
— Мама, мы не помолимся. Игорь неверующий у нас… пока.
— Хорошо. Неверующий – не будем… из уважения… Пожалуйста, Игорь, пробуйте любое. Собственное приготовление. Это даже не варенье, а так, пятиминутка. Чтобы витамины сохранились. Какое вам больше понравится?
Надя взглянула на Игоря:
— Ты что?
Мать с дочерью переглянулись.
Игорь сидел бледный, неподвижно смотрел перед собой.
— Что с тобой? Тебе плохо?
— Я прошу прощения… — каким-то сдавленным незнакомым голосом проговорил Игорь. По его каменному лицу потекли слёзы.
Наступила тишина.
— Простите меня! — повторил он, вставая, весь дрожа и уже не сдерживаясь, даже не пытаясь сдерживать рыдание. — Давайте помолимся!.. — Он умолк. Полез в брючный карман за носовым платком. — Я – верующий!
Женщины сидели, притихшие. Обе плакали…
Домой к себе на «Юго-западную» Игорь возвращался на метро. Он даже рад был как можно дольше побыть в окружении незнакомых людей. Неведомое доселе чувство переполняло его: он еле сдерживался. Его будто какая-то сила подталкивала прямо сейчас, сию минуту встать и во всеуслышание объявить о величайшем событии в его жизни!
Вот только почему-то никак не мог доискаться в памяти своей, когда в точности, в какой момент это событие произошло, и он попал совершенно в иной, неведомый и такой долгожданный мир, где жила Надя со своей мамой, и где, оказывается, вечно живёт Бог.
Сегодня он встретился с Богом! Ему даже показалось, будто он и раньше знал Бога, давным-давно. А сегодня, наконец, встретил.
Встретил, чтобы уже никогда не расставаться с Ним.
Настоятель храма протоиерей Борис Куликовский
